Новая философская энциклопедия. Том второй Е—M
Шрифт:
320
«КРИЗИС ЕВРОПЕЙСКИХ НАУК И ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНАЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ»
КРИЖАНИЧ(Krizanic) Юрий (ок. 1618, Обрх, близ Гори- цы, Хорватия — 12 сентября 1683, близ Вены) — славянский общественно-политический деятель и мыслитель; предтеча идей панславизма, философ, богослов, историк, филолог. Католический священник-миссионер. По национальности хорват. Учился в Загребской семинарии, затем в Вене, Болонье, в коллегиуме Св. Афанасия при Ватикане. В Граце получил степень магистра, в 1642 в Риме защитил докторскую диссертацию. Состоял на службе в ватиканской Конгрегации пропаганды веры. В 1642—46 миссионерствует среди западных славян; много путешествует по Европе. В 1656 завершил труд по истории церковной схизмы («Всеобщая библиотека схизматиков»), где собрал возражения православных против схизмы. Изучая историю Церкви, пришел к выводу, что церковная схизма не имеет отношения к славянам и только разделяет их. Осознал свое призвание как служение духовно- культурному единству славянского мира и примирению Католической и Православной церквей. Центр культурного возрождения славян видел в России, которую впервые посетил в 1647. Не получив официального разрешения Рима, в 1659 через Польшу и Украину приезжает в Москву ко двору Алексея Михайловича; служил переводчиком, активно проповедуя свои идеи, которые были встречены в Москве довольно холодно. Осознавая себя членом и Католической, и Православной церкви, отказался принять вторичное крещение, которое от него потребовали. Вызвав против себя множество подозрений, в 1661 на 16 лет ссылается в Тобольск. Энциклопедически образованный, владеющий 6 языками, Крижанич написал в ссылке множество трактатов по философии, богословию, истории, политэкономии, языкознанию, эстетике, музыке. В неоднократно посылаемых в Москву предложениях выдвинул целую программу экономических и политических реформ в России, необходимых для исполнения ее исторической миссии. Разделяя позиции провиденциализма, утверждал, что божественный промысл определяет лишь коренные повороты в жизни народов и допускает возможность свободного воздействия людей на некоторые стороны исторического процесса. Основные сочинения: «Политика», «О промысле Божием», «Толкование исторических пророчеств», «Грамматическое изыскание о русском языке» (в котором пытался создать общеславянский язык), «О святом крещении», «Обличение на Соловецкую челобитную». Основные философские идеи заключены в «Политике». Предложил классификацию наук, в которой все знание разделяется на духовное (богословские науки) и мирское (математика, механика и философия). Последняя состоит из идеоэтики, экономики, политики, физики и логики. Философия означает размышление о причинах вещей, она есть «тщательная и обдуманная рассудительность» в суждении о сущих вещах. С 1676 жил в Польше, в 1678 в Вильно вступил в доминиканский орден, погиб в битве с турками под Веной. Соч.: Собр. соч., т. 1-3. М., 1891-93; О промысле. М., I860; Политика. М, 1997. Лит.: Белокуров С. А. Ю. Крижанич в России, т. 1—3. М., 1901—09; Дацюк Б. Д. Ю. Крижанич. М., 1946; Мордухович Л. М. Крижанич о «рабстве». — «Труды Отдела древнерусской
КРИЗИС(в науке) — ситуация, в которой научное сообщество ставит под сомнение концептуальные и методологические основания парадигмы научного исследования. В ситуации кризиса разрушаются устойчивые стереотипы восприятия научных данных, стандарты оценок, допустимых объяснений, размываются границы научной рациональности. Причиной кризиса может стать нарастание интереса к аномалиям, их осознание как примеров, противоречащих общепризнанной теории, которая лежит в основании дисциплинарной деятельности, и соответствующее падение доверия ученых к этой теории. Кризис научно-исследовательской программы может означать ее переход в стадию «вырождения», когда резко уменьшаются ее эвристические, объяснительные и предсказательные возможности в сравнении с конкурирующими программами. В когнитивном плане ситуация кризиса характеризуется быстрым ростом количества различных вариантов теории, уменьшением ее продуктивных применений, увеличением числа экспериментов с отрицательным результатом. Психологический аспект кризиса прежде всего проявляется в том, что изменяется отношение к «головоломкам» — трудным техническим задачам; в них начинают видеть свидетельства бесперспективности и слабости теории; снижается привлекательность связанных с ее разработкой научных направлений, повышается интерес к альтернативным концептуальным и методологическим схемам. Социологический аспект кризиса — распад научных школ, падение авторитета научных лидеров, увеличение числа «еретиков», порывающих с научными традициями и ищущих новой опоры своих исследований. На усиление или ослабление кризиса оказывает сильное воздействие социокультурный контекст науки — господствующие идеологические воззрения, политические факторы, состояние экономики и др. Выход из кризиса обычно связан с установлением новых прочных оснований научной деятельности (переходом научного сообщества к новой парадигме). См. также ст. Научная революция. В. Я. Пору с «КРИЗИС ЕВРОПЕЙСКИХ НАУК И
ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНАЯФЕНОМЕНОЛОГИЯ» (Die Krisis der europaischen Wissenschaften und die transzendentale Phanomenologie. Eine Einleitung in die phanomenologische Philosophie) — последнее, незаконченное сочинение Э. Гуссерля. Поводом к его возникновению явились доклады, с большим успехом сделанные им в Вене (7 мая 1935) и Праге (ноябрь того же года). Написанные на их основе тексты были впервые опубликованы в журнале «Philosophia» (Белград, 1936). VI т. Гуссерлианы (Husserliana, Bd VI. Den Haag, 1956; далее: Hua) включает в себя: в I разделе — главный текст «Кризиса»; во II разделе — дополнительные тексты. При этом главный текст кладет в основу § 1—27 Белградской публикации (I и II части VI тома), остальные параграфы (§ 28—73 III части) сгруппированы издателем В. Биммелем из рукописей Гуссерля, тематически примыкающих к «Кризису».
ПРОБЛЕМАТИКА И ИДЕИ«КРИЗИСА». 1) I часть - обсуждение «жизненного кризиса европейского человечества», который существует на фоне впечатляющих успехов точных наук и выражается в позитивистском сведении «подлинной» науки лишь к наукам о фактах, откуда проистекает утрата науками их жизненной значимости (§ 1—2). Наука, возникнув в античности, означала устремленность человека к универсальному беспредпосылочному познанию. Поворот к «объективности» происходит в эпоху Ренессанса и на заре Нового времени. Но и тогда декартовский идеал научности подразумевает «всеохватывающую» универсальную науку как «един-
321
«КРИЗИС ЕВРОПЕЙСКИХ НАУК И ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНАЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ» ство теоретической системы». Позитивизм отказывается от этого идеала: «Загадкой всех загадок» становится проблема разума (§ 5). Утрачивается вера в универсальную философию, а вместе с этим — в смысл и телос (цель) человечества (§ 8,9). По словам Гуссерля, поскольку мы «в нашем философствовании являемся функционерами человечества», то несем личную ответственность и за бытие, и за смысл, и за телос человечества. Возникает вопрос: как быть с этим в эпоху утраты веры в разум и в универсальную философию? Одну из причин описываемого кризиса Гуссерль видит в том, что в Новое время идея универсальной науки существовала в ограниченной форме «математического объективизма». Исследовать генезис этой идеи — одна из задач «Кризиса». 2) Гуссерль набрасывает проект выявления происхождения абстрактных «гештальтов» га- лилеевской физики из «повседневного, укорененного в опыте созерцания» и из жизненного мира (Lebenswelt), под которым имеется в виду «созерцаемый, действительно осваиваемый и доступный освоению в опыте мир, в котором практически разыгрывается вся наша жизнь...» (Him, Bd VI, S. 51). Галилей обосновал идеал «математизации» природы. Наряду с миром природы и «реальной практикой» возник «бесконечный и в то же время в-себе-замкнутый мир идеальных предметностей в качестве рабочего поля» (S. 23). Образом такого мира стали объекты «чистой геометрии» (§ 9). Но хотя эти идеальные предметы кажутся чистыми конструкциями, «придуманными» идеальными формами (Gestalten), их мир имеет происхождение в «донаучном созерцаемом окружающем мире». Так, все искусственные идеализации восходят к «безыскусным» индуктивным познаниям (предположениям) жизненного мира (S. 51). Математика, естествознание только набрасывают идейное, символическое одеяние (Kleid der Symbole) на «грубые» донаучные предположения, предчувствия жизненного мира. Но так возникает дуализм последующей науки и философии: мир естествознания абстрагируется, как бы отделяется от субъекта, объективируется, «внедряется в саму природу». Субъекту предписывается — по образцу этого более важного, более «истинного» мира — выстраивать и «порядок» человеческого мира. Так формируется «физикалистский рационализм», который на деле становится «физикалистским натурализмом». В ряде параграфов «Кризиса» речь идет о проникновении «физикалистского рационализма» в философию, психологию, исторические дисциплины. 3) Значительные по объему части «Кризиса» имеют своей целью феноменологические оценки философии Нового времени. Так, § 16—21 посвящены исследованию роли Декарта как «первооснователя идеи объективистского рационализма»; в § 21 речь идет о натуралистической теоретико-познавательной психологии Дж. Локка, в § 23—24 — о психологистической теории познания Дж. Беркли и Д. Юма; в § 25—27 исследуется рождение «трансцендентального» мотива рационализма в концепции И. Канта. На этом, собственно, и заканчивается опубликованный самим Гуссерлем основной текст «Кризиса». 4) В § 28—55, опубликованных В. Биммелем на основе манускриптов из наследия Гуссерля и в значительной части подготовленных к печати О. Финком, суммарно обозначен «путь в сферу трансцендентальной феноменологии посредством возврата к предданному жизненному миру». В частности, в § 45—55 Гуссерль стремится увязать —для прояснения «онтологии жизненного мира» — чувс- твенно-кинестезическую и объективирующую деятельность сознания. Заключительные параграфы (56—73) набрасывают проект «трансцендентальной психологии» и путь движения от нее к обновленной трансцендентальной феноменологии. 5) Большой интерес представляют Приложения к VI тому Гуссерлианы, и прежде всего текст, связанный с упомянутым Венским докладом «Кризис европейского человечества и философия». Текст составлен издателями на основании двух манускриптов (стенографическая рукопись в архиве Лу- вена с сигнатурами КШ, и машинописная копия О. Финка с сигнатурами МШДиМ Н15Пв — в последнюю Гуссерль вносил изменения и дополнения). Главные идеи и темы данного текста: исторический подход к нашему окружающему миру (Umwelt) и к тому особому Umwelt, каким является Европа. «Что характеризует духовный облик Европы? «Европа» здесь имеет не узко географический смысл, и к ней принадлежат, напр., США... и не относятся эскимосы или индейцы» (S. 318). Суть «установки» (Einstellung) европейского человечества, появившейся еще в древней Греции, — нацеленность на бесконечное (S. 322). Высшее воплощение идеи бесконечности европейское человечество усматривало в научных смыслах, в их всеобщей значимости (S. 324). Вместе с тем в сфере культуры формируются другие образы бесконечности — «истинные блага», «абсолютно значимые» нормы, идеализация которых выпадает на долю философии, религии, да и всей культуры. Это означает, согласно Гуссерлю, «революционизацию историчности, которая превращается в историю, когда завершается становление конечного человечества и начинается становление человечества с бесконечными задачами» (S. 325). Происходит разделение и даже противопоставление теоретической установки (соответственно — теоретической жизни) и естественной установки (соответственно — конкретно-практической жизни), что приводит к теоретической критике «всякой жизни и всех жизненных целей» (S. 329). Формируется «особое человечество», т. е. особые сообщества, защищающие «чисто идеальные» человеческие интересы (S. 334). С этим были связаны как величие европейского человечества, так и огромные опасности для его дальнейшего существования. Из-за особой функции сообществ, занимающихся теорией, все болезни их деятельности и их разума (объективизм, натурализм) заключают в себе опасность для всего человечества. Достижения математического естествознания мыслятся как «триумф человеческого духа» (S. 343). Но и все его просчеты оплачиваются весьма дорогой ценой. По мере отягощения рационализма крайностями натурализма, объективизма назревал разразившийся в 20 в. кризис наук, научности, разума в смысле веры в их власть и позитивное влияние на человеческую историю. «Кризис европейского человечества, — писал Гуссерль, — имеет только два исхода: закат Европы в ходе отчуждения от ее собственного рационального жизненного смысла, падение в духовное состояние вражды и варварства, — или возрождение Европы из духа философии благодаря героизму разума, окончательно побежденного натурализмом. Величайшей опасностью для Европы является усталость». Гуссерль призывал европейцев бороться против «огня сомнения» в призвании Запада. «Ибо только дух бессмертен» (S. 348). Этими словами завершался «Кризис» — работа, которая в настоящее время является одним из наиболее известных и почитаемых произведений основателя феноменологии. Лит.: Perspektiven transzendentalphanomenologischer Forschung. Den Haag, 1972; Marx W. Vernunft und Lebenswelt. Den Haag, 1970; Johnsen P. Geschichte und Lebenswelt. Den Haag, 1970; CarrD. Phenomenology and the Problem of History. Evanston, 1974; Stroker E., Janssen P. Phanomenologische Philosophie. Freiburg—Munch., 1489. H. ?. Mompotuwioea
322
КРИПКЕ «КРИЗИС ЗАПАДНОЙ ФИЛОСОФИИ (Противпозитивистов)» — магистерская диссертация Вл. С. Соловьева, защищенная 24 ноября 1874 в Петербургском университете. Опубликована в журнале «Православное обозрение» (1874, № 1, 3, 5, 9, 10) и отдельным изданием (М, 1874; последнее изд.: Соч., Т.2. М., 1988). Согласно Соловьеву западная философия, начавшись с раздвоения между личным мышлением и общенародной верой (схоластика) и реализуясь в противопоставлении самочинного разума внешнему бытию природы (Новое время), в качестве исключительно теоретического познания завершила свое развитие. Опираясь на идеи позднего Шеллинга, старших славянофилов, П. Д. Юркевича, Соловьев с небывалой для русской мысли силой, широтой, конкретностью и концептуальностью проинтерпретировал историю западной философии — от схоластики до Гегеля, Шопенгауэра, Э. Гартмана, позитивистов—какисторию последовательной смены ряда гипостазированных отвлеченных начал (теоретический анализ этой проблематики дан в его работе «Критика отвлеченных начал», 1880) и сформулировал принципиальное значение и последние результаты этой истории для метода познания, учения о сущем и этики. Признание односторонности и потому неистинности как чисто рационалистического, так и чисто эмпирического направлений в западной мысли приводит, по Соловьеву, к требованию истинного метода, дающего цельное знание, а также к полаганию в качестве абсолютного первоначала вместо прежних абстрактных сущностей и ипостасей (рассудок, опыт, понятие, воля, бессознательное и т. п.) конкретного всеединого духа. Последней же целью и высшим благом мирового развития предстает уничтожение исключительного самоутверждения частных существ в их вещественной розни и восстановление их как царства духов, объемлемых всеобщностью духа абсолютного. Подлинный (и неожиданный для западного сознания) смысл результатов западноевропейского философского развития, по Соловьеву, утверждает в форме рационального познания те самые истины, которые в форме веры и духовного созерцания утверждались великими богословскими учениями древнего и в особенности христианского Востока. Исторически и логически неизбежно возникновение новой философии как синтеза религии, метафизики и положительной науки, который соединит с полнотой содержания духовных созерцаний Востока логическое совершенство западной формы. (В «Приложении» рассмотрена и принципиально отвергнута теория О. Конта, согласно которой два предварительных базиса в умственном развитии человечества, религия и метафизика, уступают место и преодолеваются третьим, окончательным — позитивной наукой.) «Кризис западной философии», первая крупная работа Соловьева, вызвав широкий общественный резонанс и горячую полемику, ознаменовала начало нового этапа в развитии русской философии. Проект современной христианской метафизики, очертив место для русской мысли в европейской философии, воплотился как в последующем творчестве самого его автора, так и в построениях ряда крупнейших русских философов 20 в. Лит.: Владиславлев М. И. Рецензия на «Кризис западной философии: против позитивистов», магистерскую диссертацию В. С. Соловьева.—«Журнал Министерства Народного Просвещения», 1875, № 1; Кавелин К Д. Априорная философия или положительная наука? По поводу диссертации г. В. Соловьева. СПб., 1875: Козлов А. А. Г. Влад. Соловьев как философ. — «Знание», 1875, № 1—2; Лукьянов С. М. О Вл. Соловьеве в его молодые годы. Материалы к биографии, т. 1. Пп, 1916 (М., 1990); Лосев А.Ф. Владимир Соловьев и его время. М., 1990. О. В. Марченко
КРИПКЕ(Kripke) Сол Аарон (13 ноября 1940, Бэй Шор, шт. Нью-Йорк) — американский философ и логик. Закончил Гарвардский университет. Преподавал в Гарвардском и Рокфеллеровском университетах (1963—76), с 1977 — профессор Принстонского университета. Основные области исследования: модальная логика, логическая семантика, философия языка, эпистемология. Предложил семантику для модальной логики, основанную на лейбницевской идее возможных миров. Семантика Крипке стала началом нового этапа в развитии этой логической дисциплины. Предложенная им интерпретация модальных операторов как особых кванторов, определенных на области возможных миров (возможные миры, по Крипке, это абстракции возможных состояний действительного мира) позволила строить экстенсиональные
системы модальной логики и тем самым преодолеть ряд проблем, связанных с логическим анализом модальностей. Его книга «Именование и необходимость» (Naming and Necessity, 1980) посвящена философским следствиям его семантики. Выступая против традиционного отождествления необходимо-истинных утверждений с априорными и определяя первые как истинные во всех возможных мирах, Крипке полагает, что могут быть необходимые истины, устанавливаемые эмпирическим путем, и случайные истины, известные нам априорно. Более того, он значительно расширяет класс «необходимого», отстаивая необходимость de ге, т. е. необходимость, присущую самим вещам. Крипке критикует традиционную теорию значения и формулирует концепцию имен собственных как «жестких десигнаторов», обозначающих один и тот же объект во всех возможных мирах, в которых этот объект существует. Референция имени не фиксируется с помощью дескрипций, а устанавливается непосредственно, путем указания на объект, во время «церемонии первого крещения (или именования)», а затем по каузальной цепочке передается от одного говорящего к другому. Аналогичную «каузальную» теорию референции он формулирует и для терминов «естественных видов», обозначающих животных, растения, природные вещества и т. д. Эти термины являются жесткими десигнаторами, т. к. естественные виды обладают необходимыми свойствами, т. е. свойствами, присущими им во всех возможных мирах. В то же время Крипке предлагает новое решение проблемы тождества: проблему «трансмирового» тождества он считает псевдопроблемой; для него любой объект не просто тождествен самому себе, но необходимо тождественен, поэтому истинные утверждения тождества, формулируемые с помощью жестких десигнаторов, являются необходимо-истинными. На этой основе Крипке строит свой аргумент против теории, отождествляющей сознание и мозг: если бы состояния мозга и состояния сознания были бы тождественны, то они должны были бы быть необходимо тождественными, а это не так, ибо возможны состояния мозга без соответствующих состояний сознания. В 80-е гг. Крипке обращается к проблеме парадоксов семантических. Предложенная им «скептическая интерпретация» рассуждения Л. Витгенштейна о «следовании правилу» положила начало бурной дискуссии. Крипке истолковал указанные рассуждения Витгенштейна как «скептический парадокс», ставящий под сомнение саму возможность существования языка и языковой коммуникации. Заслугу Витгенштейна Крипке видит в том, что он не только поставил, но и разрешил этот парадокс, показав, почему невозможен персональный язык и почему возможен язык человеческой коммуникации, осуществляемой в рамках «языкового сообщества» с присущими ему обычаями, практиками и «формами жизни».323
КРИСТЕВА Соч.: Семантический анализ модальной логики. — В кн.: Фейс Р. Модальная логика. М., 1974, с. 254—323; Семантическое рассмотрение модальной логики. — В кн.: Семантика модальных и интенсиональных логик. М., 1981; Тождество и необходимость. — В кн.: Новое в зарубежной лингвистике. М., 1982, вып. 13; Naming and Necessity. Cambr. (Mass.), 1980; Wittgenstein on Rules and Private Language: An Elementary Exposition. Oxf., 1982. Jinx.; Passmore У. Recent Philosophers. A Supplement to «A Hundred Years of Philosophy». L., 1985. Л. Б. Макеева
КРИСТЕВА(Kristeva) Юлия (род. 1941) — философ и писатель, профессор лингвистики и семиологии Университета Париж-VII. Выдвинула ключевую для постмодернизма концепцию интертекстуальности (статья «Бахтин, слово, диалог и роман», 1967, рус. пер. в журн. «Диалог. Карнавал, Хронотоп». Витебск, 1983, № 4), означающей особые диалогические отношения текстов, которые строятся как мозаика цитации — результат впитывания и видоизменения других текстов в их ориентации на контекст. Специфика подхода, предложенного Кристевой, состоит в сочетании структуралистской «игры со знаками» и психоаналитической «игры против знаков». Оптимальным вариантом такого сочетания ей представляется художественная литература, которой она придает статус своего рода глобальной теории познания, исследующей язык, бессознательное, религию, общество (литературе при этом отдается приоритет перед письмом как чересчур нейтральным). Предлагая постмодернистскую трактовку катарсиса (физиологическое истолкование очищения при помощи сострадания и страха), Кристева видит задачу литературы в освобождении от ужасного. Как в своих философско-зсгетичес- ких эссе, так и в романах она исходит из того, что художественная сублимация противостоит смерти. И в этом плане метафизический опыт абсурда, пограничные ситуации депрессии и меланхолии как оплота ничто внутри бытия оказываются в конечном счете источником прекрасного, возвышенного, эстетического идеала. Художественный опыт лежит в основе религиозности, пережившей крушение исторических форм религии. Для работ Кристевой характерно сближение постфрейдистского и неотомистского видения культуры: так, она пишет о сходстве психоаналитического сеанса с религиозной исповедью, основанной на словесной интерпретации фантаз- мов, доверии и любви к исповеднику-врачевателю. Соч.: Polylogue. P, 1977; Recherches pour une semanalyse. P., 1978; Pouvoir» de Phorreur. Essa isur l'abjection. P., 1980; La langue, cet inconnu. Une introduction a la linguistique. P., 1981; Аи commencement etait l'amour. Psychanalyse et foi. P., 1985; Soleil noir. Depression et me- lancholie. P., 1987; Etrangers a nous-memes. P., 1988; Les Samourais. P., 1990; Possessions. P., 1996; в рус. пер.: Танатография Эроса. Ж. Батай и французская мысль середины 20 в. СПб., 1994; Душа и образ (и др. статьи). — В кн.: Интенциональность и текстуальность. Томск, 1998. с. 253-306; Фраза Пруста.
– «Логос». М., 1999, № 2, с. 145-185. Лит.: Ржевская Н. Ф. Литературоведение и критика современной Франции. М., 1985, гл. 5. Я. Б. Маньковская
КРИТИЙ(Kpixiac) из Афин (ок. 460—403 до н. э.) — софистический мыслитель и политический деятель. Был близок с Сократом, и Платон делает его участником диалогов «Ти- мей» и «Критий». Свои идеи высказывал в прозаических философских сочинениях и в драмах, от которых дошли только отрывки. Его натурфилософские идеи, напр., будто Времени- Хроносу присуща космогоническая функция, не оригинальны. Критий воспринял у Сократа его недоверие к разуму коллектива и сделал это недоверие оправданием собственной тиранической власти, которую ему удалось захватить ненадолго. В сатировой драме «Сизиф» (fr. 25 DK) утверждал, будто веру в богов древние правители ввели, сознательно обманывая народ, чтобы добиться от него повиновения законам и нравственным нормам. Погиб в сражении со сторонниками демократии. Фрагм. и свидетельства: DK II, 371—399; Tragicorum Graecorum fragmenta, ed. В. Snell, vol. 1. Gott., 1971, p. 171-184. Лит.: Guthrie W. К. С. A history of Greek philosophy, vol. 3. Cambr., 1969, p. 298-304, 243-244; Untersteiner M. Les Sophistes, t. 2. P., 1993, p. 167-175. A. И. Зайцев «КРИТИКА ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА» (Kritik der praktischen \ernunft. Riga, 1788) — главное морально-философское сочинение Канта. Отправляясь от понятия универсального нравственного закона (категорического императива), впервые введенного в «Основоположении к метафизике нравов» (1785), Кант предлагает строго этическое обоснование умозрительных представлений, которые в заключительных разделах «Критики чистого разума* имели статус проблематических идей. Главное из них — представление о трансцендентальной свободе, или персональной свободе воли. Безусловность универсализируемых нравственных требований является неустранимой очевидностью морального сознания, сверхэмпирическим «фактом» чистого практического разума. Тот, кто не имеет этой очевидности, просто не принадлежит к числу нравственных существ. Но безусловность — это полная независимость от обстоятельств, «среды», естественного хода вещей, а значит, абсолютная, изначальная свобода самоопределения и выбора. Бесполезно искать доказательства этого морально-практического убеждения, бесполезно и пытаться подорвать его (напр., ссылками на неосуществимость наших добрых намерений, о которой свидетельствует опыт). Вера в реальность персональной свободы представляет собой общую для всех нравственных людей логическую необходимость. В «Критике чистого разума» главная задача состояла в том, чтобы очертить всеобщее и необходимое знание; в «Критике практического разума» она заключается в выявлении всеобщей и необходимой веры в свободу. Субъект этой веры воспринимает (умопостигает) себя как личность, изъятую из всякой природной (по Канту, это значит и социальной) детерминации. Он мысленно принадлежит тому запредельному, ноуменальному миру, где свободное волеизъявление выступает в качестве первоначала долгого ряда поступков и событий («причинность посредством свободы»). Этот основной пафос «Критики практического разума» был хорошо расслышан современниками Канта (Ф. Шиллером, Ф. Шлейермахером, молодым И. Г. Фихте, юным Гегелем). Во «второй критике» Канта они видели морально-философский манифест свободы. В сер. 19 в. это понимание было еще раз акцентировано неокантианцами: у Канта, писал В. Вин- дельбанд, «свобода есть тот последний принцип, к которому приходит анализ нравственной жизни» (От Канта до Ницше. М, 1998, с. 126). Через всю «Критику практического разума» проходит тема необходимой корреляции свободного волеизъявления и нравственной самодисциплины. Только вполне добровольное деяние может быть признано нравственным в строгом смысле слова. И наоборот, только ориентация на законосообразное и общеобязательное сообщает человеческому поведению до-
324
«КРИТИКА СПОСОБНОСТИ СУЖДЕНИЯ» стоинство свободы. Никакой другой мотив его не обеспечивает. С предельной последовательностью данный тезис проводится в кантовской критике евдемонизма («этики себялюбия»). Личное блаженство, счастье и благополучие — слишком проблематичные и зыбкие цели, чтобы служить основанием нравственности и свободы. Хотя стремление к ним можно признать от рождения свойственным каждому, они, по строгому счету; представляют собой лишь эмпирическую задачу, которая поставлена человеку его природой, но не имеет общезначимого рационального решения. Более того, человек, который всецело посвящает себя поискам личного счастья и благополучия (как если бы это было его долгом), неизбежно попадает во все большую зависимость от эмпирических обстоятельств (а это значит — и от властных инстанций, которые заведуют обстоятельствами). Аргументы, выдвинутые Кантом против евдемонизма, сохраняют свою критическую силу в отношении всех попыток утилитарного и прагматического обоснования морали вплоть до новейших. Глубинная оппозиция между эмансипирующим категорическим императивом и утилитарно-евдемонистическим расчетом находит экзотерическое выражение в резком противопоставлении долга и склонности. Оно проходит через весь текст «Критики практического разума» и превращает это сочинение в философскую декларацию ригоризма (кантовская этика в целом менее ригористична, чем данная «Критика»). Всякая примесь склонности, утверждает автор * Критики», портит чистоту нравственного мотива. Более того, подлинно нравственным поступком может считаться только такой, который не просто легален (сообразен долгу), но морален (т. е. совершается из одного лишь уважения к закону долга). Модели моральности соответствует понятие автономии (самоцельности, самозаконности нравственного поступка) и формальная трактовка категорического императива как «закона законосообразности». Вместе с тем важно отметить, что даже в крайних выражениях ригоризма и формализма этика Канта не делается антиевде- монистической (аскетической) доктриной: «Различение принципа счастья и принципа нравственности не есть, однако, противопоставление их, и чистый практический разум не хочет, чтобы отказывались от притязаний на счастье; он только хочет, чтобы эти притязания не застили взор, коль скоро речь вдето долге» (Кант И. Соч. на нем. и рус. яз., т. 3,1997, с. 529). Стремление к счастью, поставленное под сомнение в аналитике нравственного сознания, вновь привлекается Кантом, когда дело доходит до теории добродетели и до разъяснения интегрального понятия всей его этики — понятия высшего блага. Под последним Кант разумеет моральный порядок, в основе которого лежит принцип заслуженного счастья. Такова конечная цель, к которой необходимо устремляется именно нравственно бескорыстная личность, отрешившаяся от мотивов себялюбия. Вселенский моральный порядок есть то, чего она не может не хотеть. Поскольку же порядок этот недостижим в границах природы, какой мы ее постигаем в опыте, нравственно развитый субъект не может мыслить себя иначе как вечно совершенствующимся членом сверхчувственного мира, устроенного благим и справедливым миро- держцем. Бессмертие души и существование Бога осознаются им как условия возможности высшего блага. Это практические постулаты, которые этикотеология Канта добавляет к чисто этическому постулату свободы. «Критика чистого разума» очерчивала свободу воли, бессмертие души и существование Бога в качестве проблематических, регулятивных и трансцендентных идей. «Критика практического разума», хотя и не доказывает их теоретически (вопреки мнению большинства русских религиозных философов Кант не предлагает никакого нового доказательства бытия Бога), но сообщает им достоинство ассерторических, конститутивных и имманентных убеждений. «Критика практического разума» открывается Предисловием, разъясняющим место этого произведения в общей структуре трансцендентально-критического учения. Далее следует Введение, трактующее понятие практического разума. Главная часть работы носит название «Учение чистого практического разума о началах». Она разделена на две книги. Первая («Аналитика чистого практического разума») представляет собой феноменологию морального сознания, ориентированную на этическое обоснование свободы. Вторая («Диалектика чистого практического разума») реализует этикотеологическую программу Канта. Краткая вторая часть работы («Учение о методе чистого практического разума») имеет дидактический характер: Кант разъясняет здесь установки и приемы «истинного [морального] просвещения». Заключение «Критики» развертывает знаменитый девиз Канта: «Звездное небо надо мной и моральный закон во мне». «Звездное небо» (объект изумления) напоминает человеку о его тварном ничтожестве перед безбрежной, детерминистски равнодушной природой («вселенной Паскаля»); «моральный закон» (объект уважения) возвышает его над природой и свидетельствует о персональной причастности к сверхчувственному миру. Социальный герой «Критики практического разума» — «простой, скромный гражданин, наделенный честностью характера». Главная иллюстрация строго нравственного поступка — отказ от лжесвидетельства (даже под угрозой крайних бедствий и смерти). В обшей структуре трансцендентально-практического учения «Критика практического разума» занимает положение «пос- редующего звена» между «Критикой чистого разума» и «Арктика* аюсобностж суждения*. Однако действительный смысловой потенциал этого произведения куда более значителен: формалистическая акцентировка категорического императива открывает путь к принципиально новому осмыслению правового закона (статья «О поговорке...», 1792, и первая часть «Метафизики нравов», 1798); учение о постулатах чистого практического разума образует фундамент оригинальной философии религии («Религия в пределах только разума», 1795). Русский перевод Н. Смирнова (1879), H. M. Соколова (1897). Лет.: СкрипникА. Я. Категорический императив И. Канта. М., 1973; Малыпер Р. К истории возникновения «Основоположения к метафизике нравов» и «Критики практического разума». — В кн.: Кант И. Соч. на нем. и рус. яз., т. 3. М.г 1997, с. 7-18; Соловьев Э. Ю. К истории русских переводов основных морально-философских сочинений Канта. — Там же, с. 19—35; Cohen H. Kants Begrundung der Ethik. В., 1910; Strange К Die Ethik Kants. Zur Einfuhrung in die Kritik der prak-tischen Vsmunft. Lpz., 1929: Paton HJ. The Categorical Imperative. A Study in Kant's Moral Philosophy. L, 1947; BittnerR., Cramer K (Hrsg.) Materialien zu Kants «Kritik der praktischen MirnunftV Fr./M., 1975. См. также лит. к ст. Кент. Э. Ю. Соловьев «КРИТИКА СПОСОБНОСТИ СУЖДЕНИЯ» (Kritik der Urteilskraft) — работа И. Канта, анализирующая эстетическую способность человека. Опубликована в 1790; первое введение к ней — в 1914. Вошла в шеститомное собрание Со-