Новая игра

И поди пойми, откуда этот голос. От Бога, от чёрта, от Хозяина Игры? А впрочем, что толку разбираться — иди и выполняй. Выполняй в точности, ты ведь Корректор…

«Слава Богу, давно уже нет», — оборвал пульсацию мыслей Мастер, тяжело вздохнул и приблизился к алтарю:

— О Боги моих отцов! О могучий Гуанди! Первый из равных… [182]

Ему хотелось хотя бы ненадолго покинуть объятия материального, очистить свой разум и воспарить в Пустоту. Слиться с Великим Непознанным Бесконечным, где, соединяясь, становятся неразличимыми противоположности…

182

Гуанди— бог войны, богатства, а также покровитель чиновников. Изображается в виде гиганта в зелёном одеянии, с длинной бородой и красным лицом, нередко рядом с боевым конём и в полном боевом облачении.

Прямо под окнами мерзко, будто резали кого-то, завизжали тормоза. Затем резко клацнули двери, и даже сквозь стеклопакеты ударил по ушам блатняк, донёсшийся из чрева автомобиля:

Ах, скоки, скоки, скоки, За них дают нам сроки, За скоки нас сажают И в лагерь отправляют. Вот Жору подловили, И Саньку прихватили, На скоке вместе были И в кичу угодили…

Тут же, перекрывая всхлипы музыки, послышались прокуренные голоса, раздайся громогласный смех, и Мастер в который раз с отвращением убедился, что европейцы так и не выбрались из пещер. Снова клацнули, будто выстрелили, замки, рявкнула автомобильная сигнализация, и здание гостиницы вздрогнуло — это распахнулась от пинка входная дверь.

Мастер вновь склонился перед ликом Гуанди.

— О Боги моих отцов! О Священная Пустота! Именем…

Как бы не так. В коридоре забухали шаги, и пещерные люди принялись насиловать замок двери соседнего номера. Судя по всему — с помощью каменного топора. Ещё через минуту за стеной включили телевизор.

Я будто вместо, вместо, Вместо неё Твоя невеста, честно, Честная ё Я буду вместо, вместо, Вместо неё Твоя…

Конфуций говорил, что воюющий с соседями без повода — трижды глупец. И дважды глупец тот, кто воюет с соседями из-за всяких пустяков. Мастер досадливо оторвал взгляд от пламени свечи и, взвихрив завесу благовонного дыма, выглянул в переднюю комнату, где скучали бойцы:

— Эй, кто-нибудь, заткните эту музыку. Только вежливо и спокойно. Поняли?

— Да, господин, — один их охранников кивнул, вскочил и скрылся за дверью, а Мастер со вздохом вернулся к алтарю.

— О Боги моих отцов! О Паньгу [183] животворящий! О…

183

В китайской мифологии первопредок, порождение животворных сил инь и ян. После смерти этого Бога его дыхание стало ветром, голос — громом и молнией, плоть — деревьями и почвой, кости — камнями и металлами. Вши, блохи и другие паразиты, жившие на его теле, превратились в людей.

За стеной не по-людски рявкнули, что-то крикнули на повышенных тонах и, как видно, переключили канал, потому что музыка сделалась ещё громче.

Если не сумеешь, я помогу Лишь одну преграду взять не могу Но из-за неё мы ходим по кругу, Убей мою подругу. Убей мою подругу. Убей мою подругу. Убей мою подругу…

В дверь комнаты Мастера постучали. Это вернулся боец, лицо его горело от праведного гнева.

— Извините, господин, но они не выключают. Вы велели, чтобы вежливо и спокойно, но они не понимают слов.

Сюда бы Конфуция — небось обогатил бы мир новыми бессмертными изречениями.

— Значит, говоришь, не понимают?

Куда-то исчез адепт, посвящённый, патриарх и даос, остался лишь пекинский боксёр-ихэтуань [184] по прозвищу Кровавый Тигр. А тот, помнится, белокожих и круглоглазых гуайло не очень-то любил… Мастер вихрем вылетел в коридор и без стука распахнул соседнюю дверь.

Там уже успели накурить так, что можно было вешать топор. За столом сидели двое — оба крупные, в наколках, при золотых цепях и перстнях. Включив музыку, они подкреплялись с дороги. Снять стресс помогали напитки: «Аист», «Джонни Уокер», «Зубровка» и «Абсолют». Между бутылками виднелось съестное: нарезка, жестянки, кульки, корытца с салатами, черемша, курица-гриль. Чувствовалось, эти двое были гуайло непростые. Что сразу и подтвердилось.

184

Речь идёт о китайском «боксёрском» восстании в конце XIX века. Ихэтуани (священные воины) — действующие члены отрядов сопротивления, которых объединяла неприязнь к иностранцам. Среди них было много практикующих кунг-фу.

— Знаешь, кто это? — спокойно спросил один из них и надкушенной охотничьей колбаской указал на другого. — Это Павел Андреевич Лютый, народный депутат. Он чихнёт — и тебя сдует. Тебя и всю твою косоглазую братию. Так что…

— Погоди-ка, Сеня… — перебил народный депутат и отставил коробочку с оливье. — Я сам скажу.

И сказал.

— Сунешься сюда ещё, я вас, желтомордых…

Он не договорил — резко сработали бёдра, распрямилась опорная нога, а другая, ударная, приласкала Пашу Лютого краем стопы в лицо. Самым срезом каблука куда-то в область верхней губы. Сто двадцать три килограмма гонора, плоти и власти безвольным мешком опрокинулись через спинку мягкого кресла и остались лежать.

— Ты, сука, это что? — начал было подниматься Сеня, но ничего не успел.

Мастер, даже не ставя ногу на пол, приголубил и его — твёрдым, как боевой таран, основанием стопы в нижнюю челюсть. Милосердное настроение ещё не вполне покинуло его, и он не стал разносить эту челюсть, просто свернул. Впрочем, Сене хватило, и в номере остались только двое: Мастер — да Филипп Киркоров на многоцветном экране. Третий раз взметнулась нога, вилка раскрошилась в розетке, и в номере настала благословенная тишина.

«Я вам покажу желтомордых. Скажите спасибо, что оставил вам ваши гнусные жизни…» — Мастер выдохнул, успокоил свою ци и, потихоньку превращаясь опять в даоса и посвящённого, принялся собирать трофеи. Деньги, документы, ключи от джипа, травматическая «Оса», модернизированный ПМ с магазином на двенадцать патронов… Стволы были с разрешениями, деньги — крупными купюрами, а в документах господина Лютого ясно значилось, что он ещё не полный депутат, а только помощник. Ну, ну.

— Деньги поделить, стволы утопить, документы, кроме паспортов, сжечь, — велел он бойцам. — А этих, — указал он на тела, — сделать потерпевшими и выбросить у больницы. Машину отогнать, перекрасить, перебить номера и продать в другой регион. Всё!

Когда бывших соседей с криками «Ну и нажрались!» загрузили в пикап, а следом отчалил не успевший толком остыть джип, Мастер снова подошёл к алтарю.

— О Великая Пустота! О могучие Боги…

…Нет. Внутренний голос подсказывал, что сегодня от суеты отрешиться ему не суждено.

Снова поднялся шум — но не в соседнем номере, умиротворённом всерьёз и надолго, а в его собственном. В передней комнате, где помещались телохранители. Потом дверь бесцеремонно открылась, и в кабинет Мастера вошли двое бомжей.

— Валетам всех мастей наше с кисточкой! Пламенный физкульт-привет! Слышь, выпить нету?

Вот ведь назойливая мелкота, счастье их, что козырной масти. Ну да ничего, ничего, это ещё не последняя раздача…

— Вы что себе позволяете? — Мастер выглянул в комнату бойцов. — Руки чешутся или в каком другом месте свербит, а?

Оба телохранителя, оставшиеся на посту, лежали возле порога. Досталось им изрядно, по-настоящему.

— Да ладно тебе, дяденька, с ходу-то наезжать, — обиделся один из бомжей и выплюнул хабарик. — Эти твои борзые сами напросились. Мы им по-человечески, по-китайски, мол, здрасьте вам, мы по делу. А они нам: де, в таком виде не положено. Ну мы их и успокоили… Верно я говорю, Гавря?