Новая жизнь

она была права на счет отравы,

мне становилось хуже, я впустил

ее к себе домой, ты не подумай

себе, я полумертв был, ничего

быть не могло, я вял, угрюм и грязен

ее встречал - она как разглядела,

так сразу заметалась...

Расхотела...

68.

Я вызову врача.– Не надо.
– Надо,

ты погляди, весь белый, пот холодный,

да краше в гроб кладут.– Вот и клади,

когда пора, пока я жив - уйди.

69.

Лет столько-то, такой-то точный адрес,

такие-то симптомы. Да, мы ждем.–

Шлагбаум поднимаем, гости в дом,

их двое, суетлива медсестра,

вальяжен врач.
– Зашла к нему вчера,

все думала пройдет, поила теплым–

Врач нацепляет цейсовские стекла,

разыгрывает Чехова - Их штербе -

шепчу ему, но он не понимает,

он с шеи гибкий стетоскоп снимает.

70.

Дышите, не дышите, встаньте, лягте,

по воротитесь боком, так, вот этак.

Силён и груб ворочает меня

и слушает.
– Ну, надо увозить,

бельё возьмите, тапки, бритву, мыло,

недельку полежит, а там посмотрим...

Разрежем труп блестящим, чистым, острым...

71.

И я сошел за ними в лифт - мы в глубь

подъездного колодца, я боялся,

чтобы меня несли, как я ее,

ведь я еще не труп, передвигался

со свистом в легких, трением в костях.

Я б пошатнулся, я бы пал во прах

в зовущую подлифтенную бездну,

что ждать конца в мученьях бесполезных,

попам что ль верить, что какой-то грех

самоубийство... И похуже всех...

Но упустил момент - сомкнулись створы

и разомкнулись - только разговоры

решимость вся моя. Я жить хочу,

о смерти мерзкой только что шучу.

72.

Переезд последний, тряский

кончен, серая больница

под таким же серым небом,

принимай меня, я запах

чувствую обставшей смерти

томный, тонкий, неизбывный,

чем еще дышать больному,

где другой есть, чистый воздух,

неприятный уже легким,

воздух их - живых и ловких...

73.

Здесь пропахло кровью, страхом,

изболевшеюся, серой

плотью, воровской столовой

с подгоревшею подливкой,

мытым полом, едким мылом,

спиртом, пролитым лекарством,

безнадежностью унылой

и безденежьем постыдным.

74.

Из приемного покоя

еще вон - видна свобода,

жизнь людская приминая

грязь московскую несется,

раздаются крики, маты,

визги шин и рёв клаксонов,

против правил успевают

прочь отсюда удалиться.

Их несет волна шальная -

бойтесь, люди, обернуться.

75.

Я, отсюда когда выйду,

то уже без боли, страха,

то под белою простынкой,

то не ежась в лютый холод,

в жар постылый, в огнь плавильный -

вынесут вперед ногами...

************************

************************

************************

прочь гоните прохиндеев

в рясах - жаль лежу недвижим,

силы нет им дать по шапке.

76.

Какие-то лекарства, процедуры,

обходы, измерения - ленивый

и равнодушный, малый обиход

претерпеваю. Привыкаю к смерти.

Не без урона каждый день немилый

на вечер провожаю, ночь любую

не без ущерба ниц лежу - чего

еще беднягу связывает с жизнью?

И мысли длятся, путаются злые

и сроки ненадёжны никакие.

77.

Она ко мне ходила, приносила

бульоны, я выслушивал её

надежды, сквозь пугливое нытьё -

всё будет хорошо, ты потерпи–

Устал, уйди...
– Да, да ложись поспи.

78.

Московская весна. Свежо и мокро

пахнуло ветром. Ломкий лед лежит

на крышах. Начинает, бьет капель

размеренно и верно, углубляет

во льду и камне лунки, беспокойной

водой полны, как будто воробьи

в них плещутся, а не сама вода

уставшая от зимней немоты

резвится беспокойная, блажная

из льда и смерти вольно истекая.

79.

Какое к богу, к черту умиленье,

смиренье - мерзость мерзкая вокруг

со смертушкой с родимою сам-друг

в казенном пребываю заведенье

в тринадцатой больнице, близко здесь

до неба или хуже - ночь бессонна,

машины шарят светом заоконным

по стенам, потолку - спешу прочесть

я в свете беглом приговор суровый,

листок, врачом забытый изучаю,

я до утра уже не доживаю.

IV-ая часть.

1.

Видимо это и есть смерть.

Я иду долгими коридорами,

с удивлением понимаю отсутствие страха

и сейчас,

и в самый момент конца.

Всю жизнь был рьяным эгоистом,

тянул на себя всё, что хватали руки

и надо же, чтобы сейчас все мои мысли,