Новеллы о Шекспире

Старуха слегка повела головой и что-то произнесла. Была она высокая, плечистая, с энергичным, почти мужским лицом и желтым румянцем - так желты и румяны бывают лежалые зимние яблоки.

– Миссис Анна говорит, - перевел доктор ее бормотание: - я очень рада, что в моем доме будет жить такой достойный юноша.
– Он поставил канделябр на стол и спросил Бербеджа: - Так вот это все?

– Все, - ответил Бербедж.
– Заемные письма и фамильные бумаги мистер Виллиам отдаст вам лично.

– Ну хорошо, - вздохнул Холл.
– Миссис Анна не желает взглянуть?

– Да я все это уже видела, - ответила хозяйка равнодушно.

Холл открыл первую книгу, перевернул несколько страниц, почитал, взял другую, открыл, и тут вдруг огонь настоящего, неподдельного восхищения блеснул в его глазах.

– Потрясающий почерк!
– сказал он.
– Королевские бы указы писать таким. Вот что я обожаю! почерк! Это в театре у вас такие переписчики?

Бербедж улыбнулся. Доктор был настолько потрясен, что даже страшное слово "театр" произнес почтительно.

– Это написано лет пятнадцать тому назад, - объяснил он.
– У мистера Виллиама тогда был какой-то свой переписчик.

– Обожаю такие почерка!
– повторил Холл, любовно поглаживая страницу. Это для меня лучше всяких виньеток и картин - четко, просто, величественно, державно! Нет, очень, очень хорошо. Прекрасно, - повторил он еще раз и положил рукопись обратно.

Достопочтенный Кросс тоже взял со стола какую-то папку, раскрыл ее, полистал, почитал и отложил.

– Миссис Анна, вы все-таки, может быть, посмотрели бы, - снова сказал Холл.
– Ведь это все уходит из дома!

– Что я в этом понимаю?
– поморщилась старуха.
– Вы грамотные - вы и смотрите!

Спросили о том же и жену доктора, такую же высокую и плотную, как мать, но она только махнула рукой и отвернулась. Перелистали еще несколько рукописей, пересмотрели еще с десяток папок, и скоро всем это надоело и стало скучно, но тут Холл вытащил из-под груды альбом в белом кожаном переплете. Как паутиной, он был обвит тончайшим золотым тиснением и заперт на серебряную застежку.

– Итальянская работа, - сказал Холл почтительно и передал альбом Кроссу.

Тот долго листал его, читал и потом положил.

– У мистера Виллиама очень звучный слог, - сказал он уныло.

– Ну что ж!
– Холл решительно поднялся с кресла.
– Ну что ж, - повторил он.
– Если мистер Виллиам желает, чтоб эти бумаги перешли к его друзьям, я думаю, мы возражать не будем?
– И вопросительно поглядел на женщин.

Но Сюзанна только повела плечом, а миссис Анна сказала:

– Это все его, и как он хочет, так пусть и будет!

– Так!
– сказал доктор и повернулся к Бербеджу: - Берите все это, мистер Ричард, и...

– Одну минуточку, - вдруг ласково сказал достопочтенный Кросс.
– Мистер Ричард, вы говорите, что хотите все это издать?

Бербедж кивнул головой.

– Так вот, мне бы, как близкому другу мистера Виллиама, хотелось знать, не бросят ли эти сочинения какую-нибудь тень на репутацию нашего возлюбленного друга, мужа, отца и зятя? Стойте, я поясню свою мысль! Вот вы сказали, что некоторые из этих рукописей написаны пятнадцать и двадцать лет тому назад. Так вот, как по-вашему, справедливо ли будет, чтобы почтенный джентльмен, отец семейства и землевладелец, предстал перед миром в облике двадцатилетнего повесы?

– Да, и об этом надо подумать, - сказал Холл и оглянулся на жену. Вам, мистер Ричард, известно все, что находится тут?

– Господи!
– Бербедж растерянно поглядел на обоих мужчин.
– Я знаю мистера Виллиама без малого четверть века и могу поклясться, что он никогда не написал ни одной строчки, к которой могла бы придраться самая строгая королевская цензура.

– Ну да, ну да, - закивал головой достопочтенный Кросс, - все знают, что мистер Виллиам добрый христианин и достойный подданный, и не об этом идет речь. Но нет ли в этих его бумагах, понимаете, чего-нибудь личного? Такого, что могло бы при желании быть истолковано как намек на его семейные дела? И не поступит ли человек, отдавший эти рукописи в печать, как Хам, обнаживший наготу своего отца перед людьми? Этого мы, друзья, никак не можем допустить.

– Берите бумаги, - вдруг сказала Сюзанна, и Гроу в первый раз услышал ее голос, звучный и жесткий, - и пусть со всем этим будет покончено! Сегодня же! О чем тут еще говорить? Пусть берет все и... Мама?!

– Пусть берет, - подтвердила старуха.
– Пусть берет, раз он приказал! Это все его, не наше! Нам ничего этого не нужно!

Наступила тревожная тишина. Старуха вдруг громко всхлипнула и вышла из комнаты.

– Берите, - коротко и тихо приказал Холл Бербеджу, - берите и уезжайте. Ведь тут сегодня одно, а завтра - другое. Скорее уезжайте отсюда.
– И он покосился на жену, но та стояла у окна и ничего не слушала. Всего этого ей действительно было не нужно. ... Когда на рассвете Гроу шел в свою комнату (его сменила Мария), около лестницы, у слабо синеющего окна, он увидел сухую четкую фигуру. Кто-то сидел на подоконнике. Он остановился.

– Что, заснул?
– спросила фигура, и Гроу узнал хозяйку.

– Спит, - сказал Гроу, подходя.
– Крепко спит, миссис Анна.

– Слава тебе Господи, - перекрестилась старуха, - а то с ночи все бредил и просыпался два раза. Такой беспокойный был сегодня. Все о своих бумагах...

– А откуда вы...
– удивился Гроу. Ему показалось, что старуха усмехнулась.

– Да что ж, я задаром здесь живу? У меня за три года такой слух появился, что этих стен как будто и вовсе нет. Чуть он шевельнется, я уж слышу. Подхожу к двери, стою - вдруг что ему потребуется...
– Она хотела что-то прибавить, но вдруг смутилась и сердито окончила: - Идите спать, молодой человек. Скоро и доктор придет.

– А вы?
– спросил Гроу.

– Да и я тоже скоро уйду. Вы на меня не смотрите. Я привычная. Ведь три года он болеет - три года!

– А что ж Мария...
– заикнулся Гроу.

– Ну!
– опять усмехнулась старуха.
– Разве я на Марию могу положиться? Да она всего-то навсего и моложе меня на два года. Раз он сильно застонал, а в комнате темно - свечка свалилась и потухла, - он мечется по кровати, разбросал все подушки и бредит: будто его в печь заталкивают. А Мария привалилась к стене и храпит.

– Что ж вы ее не разбудили?
– спросил Гроу.

– А что мне ее будить?
– огрызнулась старуха.
– Я ему жена, она посторонняя. Я госпожа, она служанка. Мне ее будить незачем.
– И вдруг опять рассердилась: - Идите, молодой человек. Спокойного вам сна.

И он ушел.

С той ночи прошло больше пятидесяти лет, но сэр Саймонс Гроу, старый, заслуженный врач, участник двух войн и более двадцати сражений, помнил ее так, будто этот разговор у лестницы произошел только вчера. Так его потрясла эта старая женщина, ее безмолвный подвиг и колючая, сварливая любовь.