Новеллы

Поужинав сырым мясом морского чудовища, наш достопочтенный праотец почувствовал страшную жажду. Но вода в блестевших среди песка лужах была соленой. Отяжелевший и мучимый жаждой, с перемазанным жиром и кровью ртом, Адам пересек в ночных сумерках песчаные холмы и вышел на равнину в нетерпеливых поисках пресной воды. Здесь повсюду — в те времена воды на земле было вдоволь — бежали, журча, ручьи. Добравшись до одного из них, Адам упал на глинистый берег и утолял жажду, хлебая воду большими глотками и пугая светляков, которые кружили над его головой и запутывались в его рыжих космах. Ручей протекал возле рощи, где дубы соседствовали с осинами. Ночная тьма сгущалась и покрывала собой землю, обильно поросшую мальвой, мятой, петрушкой и укропом. На этой зеленой поляне Адам, измученный долгой дорогой и всеми ужасами, пережитыми им за день в раю, пристроился отдохнуть. И едва он растянулся на душистом ковре, положив волосатую морду на сложенные ладони и подтянув колени к раздувшемуся, как барабан, животу, он тут же погрузился в сон, но сон его был уже не такой, как прежде, он был полон живых теней: птиц, строящих хижину, насекомых, плетущих паутину, и плывущих по волнам чудовищ.

Предание рассказывает, что едва первый человек на земле заснул, как вокруг него засновали вынюхивающие рыльца, настороженные уши, блестящие, словно агатовые пуговицы, глазки и выгибающиеся от волнения спины, а с дубовых и осиновых вершин возбужденно захлопали крылья и свесились многочисленные клювы: клювы кривые, клювы прямые, клювы хищные и клювы любознательные, — все это освещалось неяркой луной, взошедшей из-за гор и золотившей листву деревьев. Потом на краю поляны появилась, ковыляя и тоскливо завывая, гиена. Примчались два отощавших, голодных волка с горящими зелеными глазами. Не заставили себя ждать и львы: пышные рыжие гривы ореолом окружали их изрезанные почтенными морщинами, по-царски надменные морды. И в этом пестром сообществе рога зубров не могли удержаться от столкновения с оленьими рогами. И почти у всех шерсть поднималась дыбом, когда мимо проскальзывали крадущейся, бархатной поступью тигр или черная пантера с высунутыми, красными, словно сгустки крови, языками. Из лесов и долин, с гор и холмов все звери спешили к поляне, где спал Адам, и спешили столь ретиво, что дикие лошади налезали на кенгуру, а гиппопотамы мордами, с которых стекала грязь, подталкивали медлительных дромадеров. Между ногами крупных животных и под их теснившимися туловищами дружно шмыгали хорек, куница, ласка; проползала, блеснув, змея, что не прочь была проглотить ласку, и резвая мангуста, которая охотно прикончила бы змею. Газели на всем скаку едва не переломали себе ноги, споткнувшись о твердокаменные панцири крокодилов, с ревом выползавших из болота и разевавших зубастые пасти. Освещенная лунным светом поляна уже задыхалась от скопления притиснутых друг к другу и находившихся в беспрестанном движении тел, из гущи которых поднималась то шея жирафа, то тело удава, похожие на торчащие из волн мачты потерпевшего кораблекрушение судна. И наконец, сотрясая почву, затмевая собой небо, с хоботом, скрученным между изогнутыми клыками, появился, весь в морщинистых складках, мастодонт.

Теперь здесь собрался весь животный мир Эдема: прознав, что первый человек на земле заснул в пустынной роще и беззащитен во сне, звери примчались сюда в безмерной надежде погубить его и тем самым избавить землю от Разумной Силы, призванной подчинить себе Грубую Силу. Но из всего этого устрашающего скопища, от которого валил пар и которое уже не помещалось на поляне, где на ковре из мяты и мальв спал Адам, ни один зверь не осмеливался приблизиться к нему. Сверкали, хищно оскалясь, длинные клыки, торчали нацеленные рога, выпущенные когти в нетерпении рыли рыхлую землю; и голодные клювы на вершинах деревьев с жадностью клевали лунные лучи… Но ни одна птица, ни один зверь не приближались к первому на земле человеку: рядом с Адамом, охраняя его, возвышалась гордая белая фигура с белоснежными крылами за спиной, сияющим вкруг головы звездным нимбом, грудью, защищенной алмазной кирасой и огненным мечом в сверкающих руках…

Во всем своем пышном великолепии взошла заря, возвещая ликующей земле, ликующей от своей невинности, от того, что не было еще на ней ни рубищ, ни могил, высшую, величайшую и священную брачную радость. Адам проснулся и, хлопая темными веками, удивленный своим человеческим пробуждением, вдруг ощутил у себя под боком что-то большое, мягкое и нежное… В ужасе, который не покидал его сердце с тех пор, как он слез с дерева, Адам вскочил с таким шумом, что дрозды, соловьи, малиновки и все птицы, чьи песни славят радость и любовь, проснулись в роще и разразились поздравлениями и благопожеланиями. И, о чудо! Перед Адамом, словно отлепившись от него, стояло другое Существо, похожее на него, но более стройное, слегка покрытое шелковистой шерстью; Существо смотрело на него блестящими влажными глазами. Отливающая золотом рыжая грива крупными волнами спускалась до самых бедер Существа, округлых соразмерной и многообещающей полнотой. Существо стояло, скрестив руки, и под ними виднелись большие, тяжелые груди, темно-красной смуглотой напоминавшие плоды земляничного дерева, с торчащими набухшими сосками, окруженными неровным пушком. И, опускаясь перед ним движением медлительным и непостижимо сладостным на свои голые колени, это шелковистое и нежное Существо дарило ему себя с пленительной и щедрой покорностью. Это была Ева… Это была ты, достопочтенная наша праматерь!

III

И наступили для наших прародителей райские дни — ужасные райские дни!

Все их отчаянные усилия сводились лишь к одному: выжить, выжить наперекор Природе, то и дело, в ярости, замышлявшей их погубить. Адам и Ева провели эти времена, которые в библейских преданиях прославлены как Несказанные, трепеща от страха, визжа от ужаса, спасаясь бегством от опасностей. Земля все еще не стала совершенным творением, и Божественная Сила, продолжая трудиться над ней, беспрестанно ее улучшала, и улучшала со столь неуемным вдохновением, что на том месте, где еще утром шумел густой лес, к вечеру блестело зеркало озера, в которое ущербная луна разглядывала свою бледность. Сколько раз, когда наши прародители предавались отдохновению на склоне какого-нибудь девственного холма, лежа между серапилейрой и розмарином (Адам, уткнувшись лицом в Евино бедро, Ева, выискивая ловкими пальцами насекомых в Адамовой шерсти), они бывали сброшены с гостеприимного склона, словно со спины разъяренного животного, и летели вверх тормашками среди грохота, пламени, дыма и раскаленного пепла, извергаемых вулканом, сымпровизированным Иеговой из мирного холма. Сколько раз по ночам им приходилось с воем спасаться из уютной пещеры, когда над ней вдруг разливалось бурное море, которое ревело, бурлило, клокотало в горных ущельях, выбрасывая на поверхность мертвых черных тюленей. И даже когда мнилось им, что под ногами у них твердая почва, почва, только и ждущая, чтобы ее возделали и засеяли, она внезапно, взревев, словно дикий зверь, распахивалась бездонной пастью, поглощая стада, пастбища, родники, благодетельные кедры с горлицами, ворковавшими на ветвях.

Помимо этого еще были дожди, бесконечные эдемские дожди: они обрушивались на землю шумными потоками и шли день и ночь, заливая все вокруг, так что рай превращался в огромную глинистую лужу, откуда торчали лишь макушки затопленных деревьев и горные вершины, где сбившиеся в кучу уцелевшие звери ревели в страхе при виде подступавшей к ним воды. Наши прародители, укрывшись на каком-нибудь торчавшем из воды утесе, жалобно выли; ручьями струилась вода по их плечам и реками бежала по их ногам, и свежая глина, из которой слепил их Иегова, казалось, вот-вот готова была растечься жидкой грязью.

Но страшнее всего были засухи. О, какие ни с чем не сравнимые муки приносила с собой райская сушь! Тягучие безотрадные дни сменялись тягучими безотрадными днями, чудовищный жар раскаленного добела солнца яростно пылал на медного цвета небесах, и тусклый плотный воздух трещал и задыхался. Горы раскалывались, покрываясь расщелинами, а долины прятались под черным слоем скученных и переплетенных волокон, жестких, словно проволока, — то была сгоревшая трава недавних зеленых пастбищ. Катилась, громко шурша, подхваченная горячими ветрами, почерневшая листва. Русла высохших рек твердостью превосходили литое железо. Мох слезал с горных склонов, словно сухая кожа с острых костей. Каждую ночь, подобно вороху сухих поленьев, пылающим костром горели леса, делая еще более невыносимым царившее в раю пекло. Бесчисленные стаи стервятников кружили над Эдемом: рай был усеян трупами животных, погибших от голода и жажды, — и им было чем поживиться. Река, почти вовсе обмелевшая, кишела змеями, лягушками, выдрами, черепахами, искавшими убежища в этом последнем, грязном и подогретом, источнике жизни. И наши достопочтенные прародители, с обтянутыми обожженной кожей ребрами и высунутыми, отвердевшими, словно кора пробкового дуба, языками, бродили от одного родника к другому в тщетной надежде найти хоть один, откуда, пусть по капле, текла бы вода и редкие капли падали бы, шипя, на раскаленные камни…

Вот так Адам и Ева, спасаясь бегством то от Огня, то от Воды, то от Земли, то от Воздуха, вкушали жизнь в Саду Наслаждений.

И среди всех этих беспрестанно угрожавших им опасностей они должны были еще заботиться о своем пропитании! Ах! Добыча пропитания была для наших достопочтенных прародителей поистине головоломным занятием! Особенно после того, как Адам (а затем и наученная им Ева) отведал, себе на беду, лакомого мяса, они больше не находили вкуса ни в ягодах, ни в плодах, ни в корнях, которые в изобилии дарила им природа во времена, когда они еще не вышли из животного состояния. Без сомнения, в раю обитало предовольно всякого зверья и в лакомом мясе недостатка не было. Отменным вкусом отличался первозданный лосось — но, увы, он весело плавал в быстрых водах. Вкусны были и бекасы и красавцы фазаны, питавшиеся злаками, кои сам создатель почитал хорошими для пищи, но и они, летая в поднебесье, не давались в руки. Даже кролик или заяц — попробуй догони их в зарослях душистого кустарника!.. А ведь в те благословенные времена у нашего праотца еще не было ни удочки, ни стрел. И потому он без устали кружил возле заболоченных отмелей или по морскому побережью в надежде, что вдруг на поверхность всплывет какое-нибудь мертвое чудовище. Но такая богатая добыча выпадала Адаму и Еве нечасто, и первая на земле человеческая пара, рыская по берегу моря в поисках чего-нибудь съестного, порой довольствовалась каким-нибудь обнаруженным среди прибрежных скал или рыхлого песка крабом, чей жесткий панцирь ранил им губы. Прибрежные отмели к тому же опустошались набегами хищных зверей, которые, подобно Адаму и Еве, только и ждали, не выбросит ли волна какую-нибудь рыбину — жертву бури или морской междоусобицы. Сколько раз наши прародители, уже запустив когти в тюленью или дельфинью тушу, бросали ее и спасались бегством, заслышав устрашающую поступь пещерного льва или тяжелое дыхание белых медведей, спешивших к добыче по белому песку под холодным сиянием белой луны!

Что и говорить, унаследованное Адамом и Евой умение лазать по деревьям нередко помогало им в охоте. Если под коричным деревом, на ветвях которого они сидели, притаившись, вдруг появлялся отбившийся от стада козленок или молодая неопытная черепаха вылезала откуда-то в поисках свежей травки, — вот вам и пир горой! В одно мгновенье козленок раздирался на части, и кровь его высасывалась судорожными глотками, а Ева, наша могучая праматерь, сокрушенно повизгивая, вырывала из-под черепашьего панциря одну за другой черепашьи лапы… Но сколько раз по ночам, так никого и не выследив, Избранники Земли доходили до того, что громкими воплями прогоняли с поляны гиену и подбирали брошенную ею, обглоданную зловонную кость, которую сама гиена подобрала после утолившего голод льва!.. Но случались еще худшие дни, когда голод вынуждал наших прародителей возвращаться к безвкусному вегетарианству времен, проведенных ими на дереве, и вновь питаться травами, побегами, горькими корнями, познавая таким образом среди райского изобилия первобытную форму Нищеты.

И помимо всех этих забот они жили в постоянном страхе, что их самих разорвут дикие звери! Адам и Ева пожирали более слабых и менее ловких тварей, но и сами они были лакомой добычей для матерых хищников. И думается, что не один тигр в тростниковых зарослях рая помышлял с вожделением о том, как бы ему слопать Еву, такую кругленькую и мясистую. И какой из медведей, даже из тех, чьим любимым лакомством был мед, ради которого они опустошали пчелиные соты в дупле какого-нибудь дуба, не бросал свое занятие и не замирал в нерешительности, плотоядно облизываясь, когда различал сквозь ветви, в скользящих солнечных лучах, очертания могучего Адамова торса! Но угрозой для наших прародителей были отнюдь не одни лишь орды изголодавшихся плотоядных, но и ленивые, сытые травоядные: зубры, буйволы, олени, способные с легкостью забодать и растоптать наших прародителей просто по неразумию, или из-за несхожести их вида и запаха, или даже забавы ради. И ко всем им следовало еще прибавить тех, что убивали, лишь бы не погибнуть самим, — ведь Страх, Голод и Жестокость были законами райской жизни.

Наши прародители тоже были жестоки, внушали страх своей силой и владели спасительным искусством влезать на ветвистые вершины деревьев. Но леопард перепрыгивал с ветки на ветку бесшумно и с ловкостью куда более прирожденной и уверенной. А удав дотягивался головой до самых верхних веток самого высокого кедра, лишь бы схватить удиравшую от него обезьяну, и мог ненароком схватить вместо нее Адама, не различая, по свойственной удавам тупости, под схожестью форм разность заключенных в них достоинств. И чего стоили когти Адама, пусть даже вместе с когтями Евы, против чудовищных львов, водившихся в Саду Наслаждений, которых зоология, до сих пор содрогаясь от ужаса, именует Leo Anticus? Или против пещерной гиены, столь свирепой, что в первые дни творения даже ангелы, слетая в рай, передвигались по нему, тщательно сложив крылья, из опасения, как бы гиена, выскочив из бамбуковых зарослей, не вырвала из них сверкающие перья? Или против собак, лютых райских собак, нападавших сплоченными, воющими стаями, собак, которые в пору первых шагов человека по земле были его злейшими врагами?