Новеллы

ПОКОЙНИК [31]

I

В году одна тысяча четыреста семьдесят четвертом, что был для христианского мира столь обилен милостями господними, когда Кастилией правил король Энрике IV, в городе Сеговье поселился, получив там в наследство дом и землю, благородный юноша знатного происхождения и красивой наружности по имени дон Руй де Карденас.

Дом, унаследованный им от его дяди, архидьякона и каноника, находился бок о бок с церковью Девы Марии де Пилар, под ее благословенной сенью, а напротив, на другой стороне церковного двора, где тремя струями изливался старинный фонтан, высился мрачный, обнесенный оградой дворец дона Алонсо де Лара, дворянина очень богатого, но грубого и дурно воспитанного, который уже в немолодом возрасте, убеленный сединами, женился на юной девушке, чья белоснежная кожа, золотистые, как солнце, волосы и лебединая шея заставляли говорить о ней всю Кастилию. При рождении дона Руя его покровительницей была избрана Дева Мария де Пилар, и он на всю жизнь остался ее благочестивым и верным служителем, несмотря на то, что, обладая горячей кровью и веселым нравом, не прочь был скрестить шпагу в благородном поединке, любил охоту, пышные празднества и даже порой проводил ночи напролет в таверне за картами и вином. Но из любви к своей святой покровительнице и живя к тому же столь близко от церкви, он, как только обосновался в Сеговье, взял себе за обычай каждое утро, во время ранней мессы, посещать свою святую покровительницу и трижды прочитывать «Аве Мария», испрашивая у нее благословения и милости.

31

Перевод И. Чежеговой

В сумерки, после охоты в горах и долинах с борзыми или соколами, он успевал еще воротиться к вечерне, чтобы прочитать «Славься, владычица небесная».

А по воскресеньям он покупал на церковном дворе у цветочницы-мавританки нарциссы, или гвоздики, или веточку шиповника и с нежностью и почтительным усердием рассыпал свои дары пред алтарем пресвятой девы.

Сию весьма почитаемую церковь каждое воскресенье посещала и дона Леонор, прославленная своей красотой супруга сеньора де Лара, в сопровождении угрюмой дуэньи с выпученными и злыми, как у совы, глазами и двух могучих лакеев по бокам, которые охраняли ее, словно две сторожевые башни. Сеньор дон Алонсо был столь ревнив, что дозволил сие краткое посещение лишь по настоятельному требованию своего духовника и из боязни навлечь на себя гнев пресвятой девы, чей храм возвышался рядом с его дворцом, да и то с жадным нетерпением следил сквозь оконные жалюзи за тем, как его жена проходила по двору в церковь и после непродолжительного в ней пребывания возвращалась обратно. Все остальные долгие дни долгой недели сеньора дона Леонор проводила в уединении обнесенного черными гранитными стенами дворца, и единственным ее развлечением и местом прогулок был внутренний садик с вечнозелеными растениями и столь высокими стенами, что из-за них едва-едва виднелась вершина печального кипариса. И все же сих воскресных посещений оказалось довольно, чтобы дон Руй без памяти влюбился в дону Леонор, увидев ее майским утром на коленях пред алтарем в лучах солнца и в ореоле золотых волос, с длинными, склоненными над молитвенником ресницами и тонкими пальцами, перебиравшими четки; он увидел ее — хрупкую, нежную, бледную, напоминавшую своей бледностью распустившуюся во мраке белую лилию; ее бледность подчеркивали черные кружева и черный шелк платья, которое при малейшем движении ее грациозного тела шуршало тугими складками по каменным плитам часовни, древним надгробным плитам. Когда после первого замешательства и сладостного оцепенения дон Руй опустился на колени, то преклонил он их не столько перед Девой Марией де Пилар, своей святой покровительницей, сколько перед земным явлением той, чье имя и чья жизнь были ему неведомы, но ради которой он пожертвовал бы и жизнью и именем, если бы сей ничтожной жертвой мог заслужить ее милость. Пробормотав торопливо трижды «Аве Мария», как он имел обыкновение делать каждое утро, и держа под рукой шляпу, он легкими шагами прошел по гулкому приделу и, выйдя из церкви, замер у портала в ожидании, среди толпы покрытых язвами нищих, выползших погреться на солнце. Но когда наконец дон Руй, у которого сердце безудержно билось от страха и томления, увидел, как дона Леонор выходит из церкви, окунув по пути пальцы в мраморную чашу со святой водой, ее глаза под опущенной вуалью не встретились с его глазами, то ли по ее робости, то ли по невниманию. Сопровождаемая дуэньей с выпученными глазами, которая шла сзади, словно приклеенная к ее платью, и двумя лакеями, возвышавшимися как две башни по бокам, она медленно пересекла мощеный двор, неторопливо ступая с камня на камень, явственно наслаждаясь, подобно узнице, свежим воздухом и ярким солнцем, заливавшим двор. Каков же был ужас дона Руя, когда она, пройдя под сумрачной аркадой из массивных колонн, на которых покоился дворец, исчезла в узкой, окованной железными украшениями двери. Так, значит, то была прославленная дона Леонор, прекрасная и знатная сеньора де Лара…

Всю последующую нескончаемую неделю дон Руй провел на скамье у своего окна, не сводя глаз с темной, окованной железными украшениями двери, словно дверь эта вела прямо в рай и оттуда должен был явиться ангел и возвестить ему о счастье. Наконец наступило воскресенье; проходя по двору в час ранней мессы, под звон колоколов, с букетом белых гвоздик для своей святой покровительницы, он столкнулся с доной Леонор, которая появилась из-под сумрачной аркады, бледная, нежная и задумчивая, как вышедшая из-за туч луна. В сладостном смятении, от которого грудь его взволновалась сильнее моря, он чуть не уронил гвоздики, и вся потрясенная душа дона Руя излилась в его приковавшемся к ней взоре. И она тоже подняла на него глаза, но взгляд их был безмятежен и строг, в нем не отражалось ни любопытства, ни даже предчувствия встречи с другими глазами, горящими и потемневшими от любовного томления. В то утро благородный юноша так и не вошел в церковь из благочестивой боязни, что не сможет оказать своей святой покровительнице обычного почтения, ибо его душа отныне принадлежала той, что была всего лишь смертной женщиной, но она завладела его сердцем, и сердце дона Руя ее обожествило.

Сгорая от нетерпения, дон Руй ждал ее среди нищих, на паперти, и гвоздики увядали от жара его рук, в то время как он сокрушался о том, сколь нескончаемы молитвы доны Леонор. Она еще не вышла из бокового придела, как в его сердце уже отозвалось сладостное шуршанье тугих шелков, влачащихся по каменным плитам. Бледная красавица прошла мимо него — но, увы, все тем же рассеянным взглядом, невозмутимым и равнодушным, окинула она двор и толпу нищих, скользнув по лицу дона Руя, явно не понимая, отчего вдруг так побледнел этот юноша, а быть может, и вовсе никак не выделив его среди прочей толпы.

С печальным вздохом дон Руй поспешно удалился и у себя в комнате с благоговением положил перед статуей пресвятой девы цветы, которые так и не принес в то утро к ее алтарю в церкви. Вся его жизнь отныне обернулась для него нескончаемым унынием: он ощутил, сколь жестока и холодна эта женщина, единственная из женщин, пленившая навеки его сердце, прежде ветреное и непостоянное. С надеждой, от коей сам он не ждал ничего, кроме разочарования, дон Руй без устали кружил возле обнесенного высокими стенами дворцового сада или, закутанный в плащ, проводил долгие часы, прислонясь к стене, не отрывая взгляда от оконных решеток, массивных и темных, как в тюрьме. Но в стенах нельзя было отыскать ни малейшей щели, и сквозь решетки ни разу не блеснул сулящий надежду луч света. Замок был подобен склепу, в коем покоилась бесчувственная: холодные каменные стены скрывали каменное сердце. Бессонными ночами, чтобы облегчить свои муки, дон Руй с праведным рвением слагал, записывая на пергаменте, жалобные строфы, не приносившие ему облегчения. Он преклонял колена перед Девой Марией де Пилар на тех же самых плитах, где преклоняла колена дона Леонор, и замирал в безмолвной молитве, в горестно-сладком раздумье, ожидая, что сердце его успокоится и утешится пред алтарем той, что всем приносит успокоение и утешение. Но поднимался он с колен еще более несчастным, ощущая лишь холод и жесткость камня. И весь мир казался ему жестоким и холодным.

Порой, ясным воскресным утром, дон Руй встречал дону Леонор, но всегда взор ее оставался безмятежным и рассеянным, и ее глаза, встречаясь с его глазами, были столь неподдельно лишены малейшего волнения, что дон Руй предпочел бы видеть ее оскорбленной и чтобы глаза ее пылали от гнева или чтобы она отводила их от него с гордым презрением. Дона Леонор не могла не приметить его, но она смотрела на юношу, как смотрела на цветочницу-мавританку, сидевшую на корточках перед своей корзиной у фонтана, или на нищих, которые ловили на себе блох, греясь на солнце у портала церкви. Теперь уже дон Руй более не обвинял дону Леонор в холодности и жестокости. Она была лишь возвышенно-отдаленной, словно звезда, которая сверкает в небесной выси, не ведая о том, что там, внизу, в мире, для нее неразличимом, на нее смотрят, о чем она и не подозревает, глаза, обожающие ее и вверяющие ей свою судьбу и счастье.

И тогда дон Руй подумал: «Она меня не любит, и я не смею ее домогаться. Мечте моей сбыться не суждено, и да не оставит нас обоих своей милостью наша пресвятая заступница!»

И поскольку дон Руй был юноша скромный, он, уверившись в неколебимом равнодушии к нему доны Леонор, более не позволял себе даже поднять глаз на решетки ее окон и не входил в церковь, ежели, подойдя к порталу, различал в глубине придела дону Леонор, стоящую на коленях, с грациозно склоненной над молитвенником головой в нимбе золотых волос.

II

Старая дуэнья с выпученными и злыми, как у совы, глазами не замедлила доложить сеньору де Лара о том, что некий дерзкий юноша приятной наружности, поселившийся в старом доме архидьякона, беспрестанно встречается им во дворе и вечно торчит перед церковью, когда там молится дона Леонор, — не иначе, как хочет показать, что она пленила его сердце. К вящей своей горькой досаде, ревнивый супруг услышал то, что ему уже было известно: он сам, притаясь у окна, всегда высматривал, подобно охотничьему соколу, свою красавицу жену, когда та пересекала двор, направляясь в церковь или из церкви, и давно приметил учтивого юношу, который беспрестанно попадался ей навстречу, ждал ее у церкви и бросал на нее пламенные взгляды, — тогда сеньор де Лара в ярости терзал свою бороду. Уже давно все мысли и чувства его были заняты ненавистью к дону Рую, нечестивому племяннику каноника, который осмелился обратить свои низкие помыслы к высокопоставленной сеньоре де Лара. Он отрядил слугу выслеживать дона Руя и теперь досконально знал, куда тот направляется и где пребывает, и обо всех его друзьях знал, с кем дон Руй охотился или проводил время в развлечениях; известны ему были даже портной, кроивший дону Рую камзол, и оружейник, точивший юноше шпагу, и каждый час жизни дона Руя. И еще более ретиво отныне сторожил ревнивый супруг дону Леонор — сторожил каждое ее движение, мимолетные жесты, ее молчание и разговоры со служанками, рассеянность за вышиваньем, манеру задумываться, глядя на деревья в саду, ее вид и выражение лица, когда она возвращалась из церкви… Но столь неколебимо безмятежной представала перед ним сеньора дона Леонор в невозмутимости своего сердца, что самая изобретательная ревность не отыскала бы пятен на ее белоснежной непорочности. И тогда, ожесточившись вдвойне, дон Алонсо обратил свой гнев против каноникова племянника, осмелившегося возжелать сию непорочность, и эти, подобные ясному солнцу, волосы, и лебединую шею, — все, что принадлежало только ему и было высшей усладой его жизни. И когда он прохаживался по гулкой, сводчатой галерее замка, в отделанном кожей кафтане, выставив вперед клинообразную, с проседью, бороду, с гривой взъерошенных курчавых волос и стиснутыми кулаками, одна и та же неотвязная мысль грызла его: «Он замыслил покуситься на ее добродетель, он замыслил покуситься на мою честь… Две вины лежат на нем, и он заслуживает двух смертей!»

Но к его ярости примешалось нечто похожее на страх, когда он узнал, что дон Руй больше не поджидает сеньору дону Леонор во дворе, не кружит влюбленно возле дворцовых стен, не входит в церковь по воскресеньям, когда она молится там, и что его отчужденность простерлась столь далеко, что однажды утром, находясь вблизи аркады и хорошо слыша скрип отворяемой двери, из которой появилась сеньора, он продолжал стоять к ней спиной и вместе с неким тучным кавалером смеялся над листком, который тот ему читал. Столь явно притворное равнодушие несомненно должно было служить (так думал дон Алонсо) прикрытием нечестивому замыслу. Что он затевает, коварный обманщик? Грубую душу дона Алонсо все сильнее терзали ревность, затаенная злоба, подозрения — тяжкий груз его седеющей и безобразной старости. В невозмутимости доны Леонор ему почудились хитрость и притворство, и он незамедлительно запретил ей посещать церковь Девы Марии де Пилар.

А сам каждое утро спешил в церковь и молился там, вымаливая прощение доне Леонор: «Ведь она не может прийти сама (бормотал он, склонившись пред алтарем), и ты знаешь почему, пречистая дева!»

Он тщательно осмотрел и распорядился укрепить все засовы на воротах замка. А по ночам приказывал спускать с цепи в темноту обнесенного стенами сада двух сторожевых псов.

В изголовье его широкого ложа, возле столика, на котором рядом с горевшим ночником стояли ларец и для подкрепления сил чаша с подогретым вином, приправленным корицей и гвоздикой, всегда сверкал обнаженный меч. Но при всех таковых предосторожностях спал дон Алонсо дурно — то и дело приподнимался он в страхе с пышных подушек и грубыми жадными руками сжимал дону Леонор, сдавливая ей шею и шепча неистово и жарко: «Скажи, скажи, что ты любишь только меня одного!..» А с рассветом он, словно охотничий сокол, усаживался наблюдать за окнами дона Руя. Ни разу более не встречал его теперь дон Алонсо ни у входа в церковь, когда там служили мессу, ни возвращавшимся верхом с охоты в час, когда звонили к обедне.

Но, не встречая дона Руя в привычных местах, все сильнее опасался дон Алонсо, что тот отыскал себе место в сердце доны Леонор.

Наконец однажды поздно вечером после нескончаемого хождения по каменным плитам галереи, истерзанный тайными подозрениями и ненавистью, он кликнул управителя и велел ему готовить лошадей и собираться в дорогу. Нынче же утром он намерен отбыть вместе с сеньорой доной Леонор в свое поместье Кабриль в двух легуа от Сеговьи! Однако он не отбыл рано поутру, подобно скряге, который бежит, чтобы схоронить подальше свое сокровище; нет, отъезд был неторопливым и пышным: долгие часы ждали дону Леонор перед аркадой носилки с отдернутыми занавесками, в то время как конюх прогуливал по двору белого господского мула, покрытого мавританским чепраком; а возле сада, палимый солнцем и одолеваемый слепнями, томился, привлекая внимание толпы звоном бубенцов, целый табун мулов, привязанных к железным кольцам и нагруженных сундуками. Так дон Руй узнал об отъезде сеньора де Лара, так об этом узнал весь город.