Новогодний подарок

— Стилиты? Ах, да! Это древневосточные отшельники, которые выбирали себе местом уединения вершину какой-нибудь колонны, уходили туда от людей и вели там аскетический образ жизни. Да, я слышал о них. Но как-то трудно поверить, что такие люди были. Хотя бы потому, например, что невозможно представить, как они справляли некоторые нужды, не спускаясь вниз и не шокируя окружающих. Так молодые асколане?..

— Да, они тоже стали стилитами. Двадцать семь человек. Они уединились в долину Тронто, воздвигли там колонны из травертина или кирпича кому где нравилось — в лесу, у излучины реки, у озера — и забрались на них.

— А чем же питались эти современные анахореты любви?

— Об этом, изобретая разные способы, заботились их близкие. Некоторые молодые стилиты согласились держать у себя наверху корзинку с веревкой, которую опускали, когда слуга приносил провизию. Ну а к тем же, кто отказался от корзины, дотягивались длинными шестами, наколов на них жареных цыплят, сосиски, ветчину и, в зависимости от времени года, груши или персики… Я понятно рассказываю?

— И все же бедняги страдали от непогоды.

— И не говорите! Лишь один из них согласился взять большой зеленый пастушеский зонт.

— Представляю, сколько там было бронхитов!

— Не скажите! Все они были крепкими, здоровыми, спортивной закалки людьми. И даже на вершине колонны продолжали заниматься гимнастикой. Некоторые даже в совершенстве овладели техникой йоги. Но в конце концов, года через два или три все они один за другим поддались на уговоры и спустились на землю. Однако не вернулись в родной город. Кто уехал в Турин, кто в Гватемалу, другие стали моряками и ушли в плавание, третьи занялись торговлей с восточными странами, всюду прославляя доброе имя нашего прекрасного Асколи.

— Очень рад за них и их близких, — отозвался я. — Но не вижу, какая связь между этой историей и коллекцией вашей бабушки. Если б молодые люди покончили с собой, она могла бы коллекционировать разбитые сердца, но…

— Бедная бабушка! Вы делаете из нее чудовище! А она была таким чутким и отзывчивым человеком, хотя, честно говоря, любила и пококетничать. Когда охваченные отчаянием молодые люди избрали себе трудную участь стилитов, она тайком послала вслед за ними надежного человека, которому поручила незаметно сфотографировать их сидящими, скрестив ноги, на своих высоких капителях. В сумочке бабушки хранилось двадцать семь фотографий всех молодых стилитов двадцатого века. Исторический документ, уважаемый синьор, исключительного значения!

— Жаль, что коллекция потерялась.

— …и что вы мне не верите.

— Да нет же, — возразил я, — верю, очень даже верю!

— Благодарю, — улыбнулся пассажир, — вы говорите это только из вежливости. Но еще прежде, чем пропоет петух, вы расскажете об этом жене или друзьям и добавите соответствующий комментарий, что вот, мол, какие люди встречаются в поездах — разъезжают от нечего делать и рассказывают всякие небылицы. Ну а их слушают, хотя и не верят, только для того, чтобы убить время.

— Уверяю вас…

Пассажир улыбнулся и махнул на эту тему рукой, словно отогнал муху.

— Если б вы оказались во время карнавала в Асколи, — снова заговорил он, — то приметили бы в шумном маскарадном шествии, которое движется по улицам и площадям города, и среди зевак, собравшихся со всей округи, высокую колонну, вернее, человека, замаскированного под колонну. Я хочу сказать, что он закутался в длинную простыню, а на голову себе поставил белую пластмассовую колонну, увенчанную красивой капителью. Внизу колонны были две дырочки для глаз. И всем, кто спрашивал у него, что означает этот костюм, он отвечал «Разве не видите? Я кардинал Колонна». На самом же деле эта необычная маска была создана в честь асколанских стилитов. И бабушки, разумеется, тоже. Это я сам оделся кардиналом Колонна.

Последовало краткое молчание, которое я прервал, обратившись к моему спутнику:

— А отец ваш тоже был коллекционером?

— Естественно. Я ведь уже сказал, что речь идет о своего рода наследственной болезни. Железнодорожные станции дедушки, разбитые сердца бабушки… У меня свое хобби, если позволите употребить это некрасивое, но удобное слово.

— Какое же, если не секрет?

— Не все сразу. Сначала я расскажу вам об отце. Это был известный асколанский адвокат. Он слыл веселым человеком. Между прочим, как никто, любил хорошую шутку. Многие асколанские карнавалы прославились благодаря его выдумкам. Я расскажу вам об этом подробнее, когда вы приедете ко мне.

— Можете не сомневаться, я сделаю все возможное, чтобы воспользоваться вашим приглашением.

— Спасибо. Вот тогда и увидите необыкновенную коллекцию отца, которая хранится в нескольких шкафах его библиотеки.

— А, так это книги?

— Холодно, холодно. Ну-ка еще попробуйте.

— Нет, сдаюсь. Угадать, что коллекционирует ваша семья, невозможно!

— Надобно вам сказать, — продолжал мой попутчик, — что у отца были в детстве удивительно красивые белокурые волосы, отчего он очень походил на хорошенькую девочку. К сожалению, в те времена было принято коротко стричь мальчиков. Бабушке пришлось смириться с тем, что семейный Фигаро время от времени срезал эти белокурые шелковые локоны. Но она не могла допустить, чтобы их сжигали, и потому бережно поднимала их с пола, подхватывала прямо из-под ножниц, складывала в конверт, помечала на нем дату и хранила среди самых дорогих своих реликвий. Мальчик был так поражен этим, что задался одной целью, и всю жизнь…

— Насколько я понимаю…

— Ну да, всю свою жизнь он собирал свои волосы. Каждый раз, уходя от парикмахера, а его услугами он пользовался тридцать семь лет, он собирал свои волосы, клал их в конверт и отмечал на нем дату, когда они были срезаны, и разные другие обстоятельства, сопутствующие этому событию. Так, например: «Острижены, когда я отправлялся на свадьбу дяди Филиппа». Или: «Подкорочены по случаю обручения моего друга Л. М.» и так далее. Не буду утомлять вас другими подробностями. Вы только представьте — вся жизнь человека отражена в этих волосах, сначала белокурых, потом каштановых, наконец, седых. И каждая прядь волос таит бог знает сколько историй. Тут и болезни, и всевозможные волнения, и события личной, может быть, даже национальной или международной жизни. Оказалось, например, что мой отец остригся в тот день, когда Италия вступила во вторую мировую войну. Как, по-вашему, неужели в остатках его шевелюры никак не отразилась драматичность этого дня?

— Может быть, ученые могли бы…

— С научной и благотворительной целью я не раз предлагал коллекцию моего отца разным университетам, но они не проявили к ней достаточного интереса.

— Кстати, — прервал я его, — вы сказали, что он собирал свои волосы тридцать семь лет. Значит, ваш отец перестал собирать свою коллекцию еще довольно молодым человеком?

Мой попутчик вздохнул.

— В сорок два года, — сказал он, — мой отец стал совершенно лысым. Ничто на свете не могло утешить его так он был сражен этой жестокой насмешкой судьбы, которая, видимо, время от времени развлекается, убивая в людях дух коллекционирования. Вскоре он заболел и умер. И теперь мне надлежит продолжать семейную традицию.

— Значит, вы тоже коллекционируете свои волосы?

Мой спутник не ответил. Он уже не раз с тревогой посматривал в окно и теперь был явно чем-то обеспокоен. Поезд, который до сих пор мчался, как резвый жеребенок, замедлил ход.

— О господи! — воскликнул пассажир. — Мы уже в Традате. А я-то думал, что мы еще в Саронно! Извините, я сейчас вернусь!

И он рванулся к выходу.

— Вы забыли свой чемодан! — крикнул я ему вслед.

— Нет, нет! Я же сказал, что сейчас вернусь.