Новые мелодии печальных оркестров (сборник)

Вэл потихоньку удалился на цыпочках – удивленный, смущенный и растревоженный. Он не был шокирован, как был бы шокирован на его месте его американский ровесник. Образ жизни богачей в Европе был известен ему не первый год, и отца он осуждал только за то, что из-за него рыдала мать.

Любовь окружала Вэла – законная и беззаконная. Когда в девять вечера он прогуливался по набережной и звезды соревновались по яркости с фонарями, везде и всюду творилась любовь. От кафе на открытом воздухе, пестревших платьями только-только из Парижа, струился сладкий, пронзительный аромат цветов, шартреза, свежезаваренного черного кофе и сигарет, к которому примешивался еле улавливаемый им другой аромат – таинственный, волнующий аромат любви. Над белыми столиками руки касались рук со сверкавшими драгоценностями. Нарядные платья и белоснежные пластроны покачивались в такт; зажженные спички, чуть дрожащие, подносились к неспешно раскуриваемым сигаретам. На другой стороне бульвара под темными деревьями фланировали со своими невестами любовники менее светские – молодые продавцы-французы из местных магазинов, но юный взгляд Вэла редко туда обращался. Упоение музыкой, яркими красками и приглушенными голосами – все это входило составной частью в его мечту. Все это было главными приманками Любви в Ночи.

Но, напуская на себя достаточно суровый вид, пригодный для молодого русского джентльмена, расхаживающего по улицам в одиночестве, Вэл чувствовал себя все более и более несчастным. Мартовские сумерки сменились апрельскими, сезон подходил к концу, а для теплых весенних вечеров нужного употребления так и не находилось. Знакомые Вэлу девушки шестнадцати и семнадцати лет прогуливались перед сном в полумраке под бдительной охраной (времена, напомним, были еще довоенные), а прочие – из числа тех, кто охотно согласился бы его сопровождать, – оскорбляли его романтические порывы. Итак, истекла первая неделя апреля, вторая, третья…

Вэл поиграл в теннис до семи вечера и еще часик послонялся по корту, так что запряженная в кабриолет усталая лошадка взобралась на холм, где блестел огнями фасад виллы Ростовых, лишь в половине девятого. В подъездной аллее горели желтым фары материнского лимузина, а сама княгиня, застегивая перчатки, только-только вышла из ярко освещенной двери. Вэл кинул кучеру два франка и подошел к матери, чтобы поцеловать ее в щеку.

– Не прикасайся ко мне, – торопливо предупредила она. – Ты держал в руках деньги.

– Но не во рту же, мама, – шутливо запротестовал Вэл.

Княгиня бросила на него недовольный взгляд:

– Я сержусь. Почему ты сегодня так поздно? Мы обедаем на яхте, и ты тоже должен был явиться.

– На какой яхте?

– Из Америки.

Название родной страны княгиня всегда произносила с оттенком иронии. Ее Америку воплощал Чикаго девяностых, который она все еще воображала себе в виде обширного верхнего этажа над мясной лавкой. Даже непотребства князя Павла не были слишком дорогой ценой за избавление.

– Там две яхты, – продолжала княгиня. – Собственно, мы и не знаем, на какой именно. Записка была очень небрежной. Черкнули кое-как.

Из Америки. Мать Вэла приучила его смотреть на американцев свысока, однако не сумела привить ему неприязнь к ним. Американцы тебя замечают, даже если тебе всего семнадцать. Вэлу нравились американцы. Хотя он и был до мозга костей русским, но все же не целиком: как состав прославленного мыла – на девяносто девять и три четверти процента.

– Да, мне хочется пойти, – сказал он. – Я сейчас, мама. Я…

– Мы уже опаздываем. – Княгиня обернулась: в дверном проеме появился ее супруг. – Вэл говорит, что тоже хочет с нами пойти.

– Он никуда не пойдет, – отрезал князь Павел. – Он опоздал самым возмутительным образом.

Вэл потупился. Русские аристократы, при всей снисходительности к себе самим, по отношению к детям держались достойными восхищения спартанцами. Спорить было бесполезно.

– Простите, – промямлил он.

Князь Павел хмыкнул. Лакей, в расшитой серебром алой ливрее, распахнул дверцу лимузина. Мычание отца решило вопрос в пользу Вэла: княгиня Ростова предъявила в этот день и час супругу кое-какие нешуточные претензии, которые позволяли ей распоряжаться домашней ситуацией по своему усмотрению.

– Если вдуматься хорошенько, то будет лучше, Вэл, если ты тоже пойдешь, – холодно объявила княгиня. – Сейчас уже слишком поздно, но приходи после обеда. Яхта называется либо «Миннегага», либо «Капер». – Княгиня села в лимузин. – Нужная, полагаю, выглядит повеселее – яхта Джексонов…

– Сообразишь – найдешь, – туманно пробормотал князь, давая понять, что Вэл справится с задачей, если у него хватит на это ума. – И пускай мой камердинер приглядит за тобой перед тем, как отправишься. И возьми мой галстук вместо того жуткого шнурка, которым ты щеголял в Вене. Давай взрослей – давно пора!

Когда лимузин с шуршанием двинулся по усыпанной гравием дорожке, щеки у Вэла горели огнем.

II

В каннской гавани было темно: вернее, казалось, что темно – после залитого светом променада, который Вэл только что покинул. Над бесчисленными рыбачьими лодками, нагроможденными на прибрежной полосе грудой раковин, тускло мерцали три портовых прожектора. В отдалении, где на приливной волне с неспешным достоинством покачивалась целая флотилия стройных яхт, виднелась россыпь других огоньков, а еще дальше – полная луна превращала морское лоно в гладко отполированный пол танцевального зала. Временами слышались то поскрипывание весел, то всплеск, то шорох – по мере того как гребная шлюпка продвигалась вперед по мелководью и ее неясный контур пробирался через лабиринт шатких яликов и баркасов. Вэл, спускаясь по бархатному пляжному склону, споткнулся о спящего лодочника и тотчас почуял тошнотворный запах чеснока и дешевого вина.

Он потряс лодочника за плечо, и тот испуганно раскрыл глаза.

– Вы не знаете, где пришвартованы «Миннегага» и «Капер»?

Когда шлюпка плавно заскользила по бухте, Вэл растянулся на корме и с легкой досадой вгляделся в луну, висевшую над Ривьерой. Луна была что надо, самая подходящая. Такая правильная луна показывалась часто – за неделю пять раз. И воздух, волшебный до боли, ласкал кожу, и с набережной доносилась музыка – множество мелодий от множества оркестров. На востоке простирался темный мыс Антиб, за ним располагалась Ницца, а еще далее – Монте-Карло, где ночь полнилась звоном золота. Когда-нибудь и Вэлу выпадет насладиться всем этим сполна, познать все удовольствия и преуспеть – но годы и обретенная житейская мудрость привьют ему равнодушие.

Однако сегодняшнему вечеру – вечеру, когда струя серебра колышется по направлению к луне широкой вьющейся прядью, когда за спиной у него мягко переливаются романтические каннские огни, когда в воздухе разлита неодолимая, невыразимая любовь, – сегодняшнему вечеру суждено пропасть зря.

– Которая? – вдруг спросил лодочник.

– Что которая? – приподнявшись, переспросил Вэл.

– Которая яхта?

Лодочник ткнул перед собой пальцем. Вэл повернул голову: над ними навис серый, похожий на меч нос яхты. Пока он предавался затяжным мечтаниям, лодка преодолела расстояние в полмили.

Вэл прочитал медные буквы – высоко над собой. Это был «Капер», однако на палубе едва различались неясные огоньки, не слышалось ни музыки, ни голосов: только время от времени мерно всплескивали невысокие волны, разбиваясь о борта судна.

– Нужна другая, – сказал Вэл. – «Миннегага».

– Не уходите пока.

Вэл вздрогнул. Тихий и нежный голос донесся откуда-то сверху, из темноты.

– Что за спешка? – продолжал этот нежный голос. – Думала, вот кто-то решил меня навестить, и вдруг такое жуткое разочарование.