Новые мелодии печальных оркестров (сборник)

– Мне придется перед вами извиниться, мальчики, – огорченно проговорил он, – я не хотел этого беспокойства и задержки. Но у меня разрывается сердце при мысли, что я должен буду это предприятие кому-то передать, и, когда я думаю кому, у меня в голове все путается. – Он помедлил. – Кто-нибудь из вас делал предложение моей дочери?

– Я делал, – сказал Пэрриш, – три недели назад.

– Я тоже, – признался Ван Бюрен, – и до сих пор надеюсь, что она передумает.

Джирарду стало любопытно, как поступил Джонс. Вероятно, он не последовал примеру других; он ведь всегда ведет себя не так, как от него ждут. У него даже имя неправильное.

Телефон под рукой пронзительно зазвонил, и Джирард машинально снял трубку.

– Звонок из Чикаго, мистер Джирард.

– Я не хочу ни с кем говорить.

– Это по личному делу. Мистер Джонс.

– Хорошо. – Джирард прищурился. – Соедините.

Послышались щелчки… в трубке возник голос Джонса, говорившего с легким южным акцентом.

– Мистер Джирард?

– Да.

– Я с десяти пытаюсь до вас дозвониться, чтобы попросить прощения.

– И есть за что! – взорвался Джирард. – Вам, наверно, известно, что вы уволены?

– Я этого ожидал. – Слова эти прозвучали уныло. – Я, наверное, дурак из дураков, мистер Джирард, но признаюсь вам: я не способен наслаждаться жизнью, когда у меня нет работы.

– А как же иначе! – рявкнул Джирард. – Никто не способен… – Он поправил себя: – Я хочу сказать, это нелегко.

Собеседник молчал.

– Как раз это я и чувствую, – извиняющимся тоном заговорил Джонс. – Думаю, мы друг друга понимаем, объяснять больше нечего.

– То есть как это – мы друг друга понимаем? Это уже дерзость, молодой человек. Мы друг друга совсем не понимаем.

– Я это и имел в виду, – поправил себя Джонс, – я не понимаю вас, а вы не понимаете меня. Я не хочу расставаться с работой, а вы… вы хотите.

– Чтобы я расстался с работой! – Лицо Джирарда налилось краской. – О чем это вы говорите? Вы сказали, будто я хочу расстаться с работой? – Он яростно встряхнул телефонный аппарат. – Не смейте мне перечить, молодой человек! Тоже мне: я хочу расстаться с работой! Да… да я вовсе не собираюсь бросать работу! Слышите? Я вовсе не собираюсь бросать работу!

Телефонная трубка выскользнула из его руки на столик и оттуда свалилась вниз.

Джирард опустился на колени и принялся яростно шарить по полу.

– Алло! – кричал он. – Алло, алло! Эй, соедините меня опять с Чикаго! Я не закончил!

Молодые люди вскочили на ноги. Джирард повесил трубку и повернулся к ним. Голос его стал хриплым от наплыва чувств.

– Я спятил с ума, – судорожно проговорил он. – Бросить работу в шестьдесят! Да я просто спятил! Я еще молодой человек – у меня впереди добрых два десятка лет! Пусть только повернется у кого-то язык сказать: «Отправляйся-ка ты домой и готовься к смерти»!

Телефон зазвонил снова, Джирард с горящими глазами схватил трубку.

– Это Джонс? Нет, мне нужен мистер Джонс, Рип Джонс. Он… он мой партнер. – Пауза. – Нет, Чикаго, это ошибка. Я не знаю никакой миссис Джонс, мне нужен мистер…

Он осекся и постепенно изменился в лице. Следующие слова он произнес неожиданно спокойным, без хрипоты, голосом:

– Как… как, Лола…

1924

Аркадия Джона Джексона

I

Первое письмо скомканным в сердцах шаром лежало поблизости, что содержалось во втором – не имело сейчас ни малейшего значения. Вскрыв конверт, он долгое время не сводил глаз с тушки куропатки, изображенной маслом на буфете, словно бы не изучал ее ежедневно за завтраком вот уже двенадцать лет. Наконец он опустил взгляд и начал читать:

«Уважаемый мистер Джексон, позвольте Вам напомнить о Вашем согласии выступить в четверг на нашей ежегодной встрече. Мы никоим образом не беремся определять за Вас содержание Вашей речи, однако тема „Что я получил от жизни“ представляется мне чрезвычайно интересной для слушателей. Прочитанная Вами подобная лекция, несомненно, вдохновила бы всех и каждого.

Так или иначе, мы будем бесконечно рады любому Вашему выступлению и почтем за честь уже сам Ваш приход.

Искренне Ваш, Энтони Рорбек, Секр. Лиги общественного процветания».

– Что я получил от жизни? – вслух произнес Джон Джексон, поднимая голову.

Завтракать он расхотел и поэтому взял оба письма и вышел на просторную переднюю веранду, чтобы выкурить сигару и полчасика полежать перед отъездом в деловой центр города. Он поступал так каждое утро уже десять лет – с тех пор, как одной ненастной ночью от него сбежала жена, возвратив ему тем самым сокровище ничем не нарушаемого досуга. Ему нравилось отдыхать свежим, но не холодным утром на веранде и наблюдать сквозь просвет в зеленой изгороди из вьющихся растений, как по его улице, самой широкой, тенистой и красивой в городе, снуют автомобили.

– Что я получил от жизни? – повторил он, садясь в скрипучее плетеное кресло; изрядно помедлил и прошептал: – Ничего.

Произнесенное слово напугало его. За все свои сорок пять лет он ни разу ничего подобного не говорил. Самые большие жизненные трагедии не ожесточили его, а просто сделали грустным. Но сейчас, наблюдая, как теплый, приветливый дождик струится с карнизов на знакомую лужайку, он понял, что жизнь окончательно отняла у него все счастье и все иллюзии.

Понимание пришло к нему через скомканную в шар бумагу, которая поставила крест на надеждах, связанных с его единственным сыном. То, что говорилось в письме, можно было уяснить и прежде из сотни намеков и указаний: его сын слаб и порочен; и вежливый тон отправителя не смягчал неприятной сути. Письмо было отправлено деканом колледжа в Нью-Хейвене, джентльменом, высказавшим свое мнение ясно и недвусмысленно:

«Уважаемый мистер Джексон, с крайним огорчением вынужден сообщить, что Ваш сын, Эллери Хэмил Джексон, назначен к отчислению из нашего университета. В прошлом году я прислушался к Вашей просьбе дать ему еще один шанс – боюсь, я руководствовался не долгом, а личной к Вам приязнью. Ныне я убедился в своей ошибке и не имею права умолчать о том, что подобным студентам в нашем университете не место. На балу второкурсников он повел себя таким образом, что нескольким студентам пришлось насильственным методом призвать его к порядку.

Прискорбно, что я должен об этом писать, но не вижу смысла приукрашивать действительность. Я распорядился, чтобы послезавтра Ваш сын покинул Нью-Хейвен.

Ваш, сэр, покорный слуга, Остин Шеммерхорн, декан колледжа».

Джон Джексон не стал раздумывать над тем, что именно такого постыдного совершил его отпрыск. Декан сказал правду – это было ясно без всяких дополнительных подробностей. Уже и здесь, в этом городе, есть дома, куда его сыну путь заказан! Было время, когда прегрешения Эллери прощали ради его отца, а дома на них и вовсе смотрели сквозь пальцы: Джон Джексон принадлежал к тем редким людям, кто умеет прощать даже собственную кровь и плоть. Но ныне снисхождения ожидать не приходилось. Сидя этим утром на веранде и глядя, как капает тихий апрельский дождичек, отец ощутил, что у него в душе произошел переворот.