Новые мелодии печальных оркестров (сборник)

Впервые он осознал, что публика знает Дженни, когда заметил, как вели себя пассажиры, которые вместе с ней высаживались из поезда. Занятые встречающими и багажом, они все же улучали минутку, чтобы поглазеть на Дженни, сделать знак своим приятелям, повторить ее имя.

Дженни лучилась. Ее окружало облако радости и благорасположенности, словно ее парфюмер умудрился заключить в пузырек с духами эссенцию восторга. И снова по загрубелым венам Нью-Йорка побежала мистическим образом обновленная кровь, и радовался шофер Джейкоба, когда Дженни его вспомнила, и расшаркивались почтительно носильщики в «Плазе», и едва не лишился сознания метрдотель в ресторане, где Дженни с Джейкобом обедали. Что касается самого Джейкоба, то он теперь держал себя в руках. Он был спокоен, внимателен, любезен, то есть таков, каким бывал обычно, однако в данном случае он счел нужным заранее распланировать свое поведение. Его манеры должны были указывать на способность и готовность позаботиться о Дженни, подставить ей плечо.

После обеда публика в их углу ресторана, состоявшая в основном из театральных зрителей, постепенно рассосалась, и возникло ощущение уединенности. Лица у Дженни и Джейкоба сделались серьезными, тон голоса снизился.

– Я не видел тебя уже пять месяцев. – Джейкоб задумчиво смотрел вниз, на свои руки. – Со мной никаких перемен не произошло, Дженни. Я по-прежнему всем сердцем тебя люблю. Люблю твое лицо, твои недостатки, твой образ мыслей и все твое. Единственная цель моего существования – сделать тебя счастливой.

– Знаю, – шепнула она. – О господи, знаю!

– Не ведаю, что ты теперь ко мне чувствуешь – как раньше, только привязанность? Если ты за меня выйдешь, думаю, придет и другое, не успеешь и оглянуться. А то, что ты называешь «заводить», покажется тебе сущей ерундой, потому что жизнь создана не для мальчиков и девочек, Дженни, а для мужчин и женщин.

– Джейкоб, – шепнула она, – не нужно ничего говорить. Я и так знаю.

Джейкоб впервые поднял взгляд.

– Знаешь? Что ты этим хочешь сказать?

– Я понимаю, о чем ты. О, это ужасно! Джейкоб, слушай! Я хочу тебе рассказать. Слушай, дорогой, и молчи. Не гляди на меня. Слушай, Джейкоб, я влюбилась в одного мужчину.

– Что? – спросил он беспомощно.

– Я влюбилась. Поэтому-то я и понимаю твои слова насчет «заводить».

– Ты хочешь сказать, что влюбилась в меня?

– Нет.

Страшное односложное слово повисло в воздухе между ними, приплясывая и вибрируя: «Нет-нет-нет-нет-нет!»

– О, это ужасно! – воскликнула Дженни. – Я влюбилась в человека, с которым познакомилась этим летом в месте, где шли натурные съемки. Я не собиралась… я не хотела, но не успела опомниться – и вот она любовь, и тут уж ничего не поделаешь. Я написала тебе, просила приехать, но не отослала письмо, и вот я схожу с ума по этому человеку, и не смею с ним поговорить, и каждую ночь реву в подушку.

– Актер? – услышал Джейкоб свой безжизненный голос. – Раффино?

– О, нет-нет! Погоди, дай рассказать. Это продолжалось три недели, и, честно, Джейк, я думала покончить с собой. Без него мне не хотелось жить. И однажды вечером мы случайно оказались одни в машине, и он захватил меня врасплох и вынудил признаться. Он знал… не мог не догадаться.

– Тебя просто как волной накрыло, – ровным голосом произнес Джейкоб. – Понимаю.

– О, Джейк, я знала, что ты поймешь! Ты всегда все понимаешь. Ты самый лучший человек на земле, Джейк, кому знать, как не мне.

– Собираешься за него замуж?

Она неспешно кивнула.

– Я сказала: прежде мне нужно съездить на Восток и повидать тебя. – Перестав бояться, Дженни сильнее ощутила его горе, и глаза ее наполнились слезами. – Такое, Джейк, бывает раз в жизни. Это сидело у меня в голове все то время, пока я не решалась с ним заговорить: упустишь случай, а потом ничего подобного уже не повторится – и зачем тогда жить? Он был в картине главным режиссером – для меня он тоже главный.

– Понятно.

Как уже бывало прежде, ее глаза удерживали его взгляд едва ли не силой.

– О, Дже-ейк!

Когда отзвучало это внезапное протяжное обращение, глубокое, как песня, сочувственное и понимающее, Джейкобу сделалось немного легче. Он сцепил зубы и постарался скрыть свое горе. С трудом изобразив на лице иронию, он попросил счет. Когда они двинулись в такси к отелю «Плаза», им казалось, что со времени объяснения прошло уже не меньше часа.

Дженни льнула к Джейкобу.

– О, Джейк, скажи, что все нормально! Скажи, что ты понимаешь! Лапочка Джейк, мой лучший, мой единственный друг, ну скажи, что ты понимаешь!

– Конечно понимаю, Дженни. – Он машинально похлопал Дженни по спине.

– Ох, Джейк, ты ужасно расстроен, да?

– Переживу.

– Ох, Джейк!

Они добрались до отеля. Прежде чем выйти из машины, Дженни посмотрелась в карманное зеркальце и подняла капюшон своей меховой пелерины. В вестибюле Джейкоб наткнулся на какую-то группу и натянутым, неубедительным тоном произнес: «Простите!» Лифт ждал. Дженни, с полными слез глазами, вошла и протянула Джейкобу руку с беспомощно сжатыми пальцами.

– Джейк, – повторила она.

– Спокойной ночи, Дженни.

Она повернулась лицом к проволочной стенке кабины. Лязгнула дверца.

«Погоди! – едва не вырвалось у Джейкоба. – Ты хоть представляешь себе, что делаешь? Вот так, очертя голову?»

Он повернулся и, не глядя по сторонам, вышел за порог. «Я ее потерял, – шептал он сам себе потрясенно и испуганно. – Я ее потерял!»

Он перешел 55-ю улицу и через Коламбус-Серкл добрался до Бродвея. Не обнаружив в кармане сигарет (они остались в ресторане), Джейкоб зашел в табачный магазин. Там произошла какая-то путаница с мелочью, кто-то в магазине засмеялся.

На улице он ненадолго застыл в растерянности. Затем его захлестнула тяжелая волна осознания, оставившая его оглушенным и обессиленным. Волна прокатилась снова. Как читатель, который вторично пробегает глазами трагическую историю в авантюрной надежде, что на сей раз концовка будет другой, Джейкоб возвращался мыслями к сегодняшнему утру, к началу, к прошлому году. Но гулкая волна нахлынула опять, неся с собой уверенность, что в роскошном помещении отеля «Плаза» он навеки потерял Дженни.

Он пошел по Бродвею. Под навесом кинотеатра «Капитолий» светились в ночи пять слов, выведенные большими печатными буквами: «Карл Барбор и Дженни Принс».