Новые мелодии печальных оркестров (сборник)
Шрифт:
Этот совет был произнесен с таким необычайным напором, что Джейкоб пожалел об ограниченности словаря мисс Делаханти. Он не только представил себе, как злосчастный журналист бросается в Гудзон, но и проникся убеждением, что мисс Делаханти избрала единственно правильный и эффективный способ от него избавиться. Оставив журналиста, чье будущее было связано отныне с водной стихией, автомобиль тронулся с места.
– Ловко вы с ним разделались, – сказал Джейкоб.
– Ну да, – согласилась девушка. – Если меня разозлить, я никого не испугаюсь. Как вы думаете, сколько мне лет?
– Сколько вам лет?
– Шестнадцать.
Она глядела
– Где вы живете? – спросил он. Бронкс, а может, Йонкерс или Олбани… Баффинов залив. Сделать петлю до края света, ехать вечно.
Она заговорила, и завибрировавшие в ее горле слова-жабы [26] разрушили очарование.
– Я с Ист-Хандред тридцать три. Живу там с подругой.
Пока они ждали зеленого сигнала светофора, из соседнего такси выглянул раскрасневшийся мужчина, и мисс Делаханти смерила его надменным взглядом. Мужчина весело сдернул с себя шляпу.
26
Героиня называет неблагополучный, населенный неимущей публикой район.
– Чья-то стенографистка! [27] – крикнул он. – Ишь ты, какова!
В окне показалась рука и утянула мужчину в темноту салона.
Мисс Делаханти повернулась к Джейкобу, переносицу ее тронула чуть заметная хмурая тень.
– Каждая собака меня знает. Газеты только о нас и пишут, и фотографий – спасу нет.
– Да, трудно вам приходится. Сочувствую.
Она вернулась в мыслях к сегодняшним событиям, о которых как будто не вспоминала уже полчаса.
27
«Чья-то стенографистка» – название серии комиксов, начавших выходить в 1916 г.
– Это должно было с ней случиться, мистер. Не вывернешься. Но чтобы в штате Нью-Йорк послали женщину на виселицу? Быть не может.
– Конечно нет.
– Дадут пожизненное. – Слова эти определенно произносила не она, а кто-то другой. Ее лицо было столь безмятежно, что, едва слетев с языка, слова обретали отдельное существование.
– Вы жили с ней вместе?
– Я? В газетах и не то еще прочтете! Да я ведать не ведала, что она мне сестра, покуда ко мне не пришли и не сказали. С самого младенчества с ней не виделась. – Внезапно мисс Делаханти указала на здание универмага, одного из самых больших в мире. – Вот там я работаю. Послезавтра – обратно к своим киркам и лопатам.
– Жара не спадает, – проговорил Джейкоб. – Что, если нам отправиться за город и там пообедать?
Она всмотрелась в Джейкоба. Его глаза выражали деликатность и доброту.
– Хорошо, – ответила она.
Джейкобу было тридцать три. Некогда он обладал многообещающим тенором, но десять лет назад, провалявшись неделю с ларингитом, потерял
его. В отчаянии (за которым скрывалось немалое облегчение) он купил во Флориде плантацию и пять лет трудился, превращая ее в поле для гольфа. В 1924 году случился земельный бум, и Джейкоб продал свою недвижимость за восемьсот тысяч долларов.Подобно многим американцам, он не столько любил вещи, сколько ценил их. Его апатия не имела ничего общего ни со страхом перед жизнью, ни с притворством; это была национальная воинственность, сменившаяся усталостью. Апатия, окрашенная юмором. Не нуждаясь в деньгах, Джейкоб тем не менее полтора года добивался – причем добивался упорно – руки одной из богатейших женщин Америки. Если бы он ее любил или хотя бы сделал вид, свадьба бы состоялась, но он смог принудить себя только к вялому притворству.
Что касается внешности, он был невысок, красив и элегантен. Если им не владела отчаянная апатия, Джейкоб бывал очарователен; окружавшая его толпа знакомых считала, что они лучшие люди Нью-Йорка и проводят время весело, как никто другой. Во время приступов отчаянной апатии Джейкоб напоминал сердито нахохлившуюся белую птицу, от всей души ненавидящую человечество.
Но этой ночью, под летней луной, в садах Боргезе он человечество любил. Луна походила на светящееся яйцо, гладкое и чистое, как лицо сидевшей напротив Дженни Делаханти; соленый ветер, собрав в садах обширных поместий цветочные ароматы, приносил их на лужайку придорожной закусочной. Там и сям в жаркой ночи перемещались, пританцовывая, похожие на эльфов официанты, их черные спины растворялись во мраке, белые манишки выныривали вдруг из самых неожиданных темных углов.
Пили шампанское, и он плел историю, обращаясь к Дженни Делаханти.
– Я никогда не видел подобной вам красавицы, – говорил он, – но, так уж получилось, я люблю иной тип красоты и никоим образом на вас не претендую. Тем не менее прежняя жизнь не для вас. Завтра я устрою вам встречу с Билли Фаррелли, он ставит кинокартину на киностудии «Феймос плейерз» на Лонг-Айленде. Не знаю, правда, оценит ли он вашу красоту: мне до сих пор не случалось никого ему рекомендовать.
По лицу ее не пробежала тень, черты не дрогнули, но в глазах появилась ирония. Подобные байки ей рассказывали не впервые, но на следующий день режиссер не отыскивался. Или она сама проявляла достаточно такта, чтобы не напоминать о данных накануне вечером обещаниях.
– Вы не просто хороши собой, – продолжал Джейкоб, – вы по-настоящему красивы. Все, что вы делаете – то, как берете бокал, как изображаете застенчивость или притворяетесь, будто мне не верите, – все это подтверждает. Если у кого-нибудь хватит ума обратить на вас внимание, вам светит карьера актрисы.
– Мне больше всего нравится Норма Ширер. А вам она как?
По дороге домой, рассекая на автомобиле теплый ночной воздух, она спокойно подставила лицо под поцелуй. Приобняв Дженни, Джейкоб потерся щекой о ее нежную щеку, опустил глаза и долго ее рассматривал.
– Такое прекрасное дитя, – сказал он серьезно.
Дженни ответила ему улыбкой; ее руки небрежно играли лацканами его пиджака.
– Вечер был замечательный, – шепнула она. – Чтоб тебя! Надеюсь, мне не придется больше идти в суд.
– Я тоже надеюсь.
– Разве ты не поцелуешь меня на прощанье?
– Мы проезжаем Грейт-Нек, – сказал он. – Здесь живет множество звезд кино.
– А ты чудила, красавчик.
– Что-что?