Новые приключения в Стране Литературных Героев

Профессор. Сейчас я хочу одного: чтобы ты дослушал... А Чернышевский возразил: «Решаемся даже сказать, что не жалеем о том, что «остов произведения» не был обработан, не подвергся перекраиванию, развитию и распространению в объе­ме... Не укажи нам на мысль о необработанности сам Пушкин, мы должны были бы думать, что даже он сам не мог бы ни приба­вить, ни изменить тут ни одного слова, не испортив или не осла­бив своей прекрасной драмы»... Видишь, как высоко оценил Николай Гаврилович пушкинские «Сцены из рыцарских вре­мен»!

Гена (встрепенулся). Как вы сказали? «Из рыцарских»?

Профессор. Ну да. Именно так называется последняя и неоконченная драма Пушкина. Вернее, так ее потом назвали издатели – сам Пушкин не успел ее и озаглавить... А собствен­но, чему ты так обрадовался?

Гена. Вы еще спрашиваете! Я же вот как люблю про рыца­рей читать! Про Айвенго там... Про Ричарда Львиное Сердце...

Профессор. Добавь: про Дон Кихота!

Гена. А что? Хоть бы и про него тоже! Эти рыцари – они такие смелые были! Такие благородные!

Профессор(с не очень понятной Гене иронией). Такие учтивые!

Гена(с вызовом). Да! И учтивые! Вежливые. Или, по-ва­шему, Айвенго и Дон Кихот грубияны какие-то?

Профессор. Нет, Геночка, конечно, нет... Но знаешь, что я подумал? Раз уж тебе, как я понял, хочется встречи имен­но с такими рыцарями, то не лучше ли просто-напросто вновь стать к пульту, повернуть рычаг исполнения желаний и – пожа­луйста! Все будет так, как тебе хочется и как нравится!

Гена. А можно? Тогда спасибо! (Орудует у пульта.) Зна­чит, так... Так... И так!

Звонко поют трубы герольдов. И звучит песенка рыцарей.

Рыцари.

Труба нас собрала, Позвала в седло. Опустим забрало, Закроем чело. Ты слышишь, нас кличут, Сзывая в поход, Айвенго, и Ричард, И сам Дон Кихот. Лишь имя любимой У нас на устах, И чист голубиный Наш рыцарский стяг. Кто любит вернее, К тем слава придет. Сияй, Дульцинея! Живи, Дон Кихот!

Первый рыцарь. Благородный сэр! Осмелюсь ли я про­сить вас принять мой вызов?

Второй рыцарь. О, это слишком большая честь для меня, благородный сеньор! Но я не смею огорчить вас отказом!

Первый. В таком случае, достопочтенный рыцарь Неза­катной Луны, я предоставляю вам право первого удара!

Второй. Никоим образом, преславнейший рыцарь Розы Без Шипов! Соблаговолите напасть первым вы!

Второй. Нет, вы!..

В общем, стараются перелюбезничать друг друга – совсем как Манилов и Чичиков, уступающие один другому право первым пройти в дверь. Возможно, это сравнение пришло в голову и Гене: иначе с чего бы он сам выключил машину и прекратил эту сцену?

Профессор(не без иронии). Ах, ты уже насладился зрелищем учтивости и благородства? Чудесно! А уж теперь, изви­ни, будет не по-твоему. По-пушкински. И рыцари предстанут не­сколько иными...

Вновь появляется Франц.

Франц. Да разве это жизнь? Черт ее побери!.. Однако что это давеча сказал мне Бертольд? У герцога будет турнир... Ах, боже мой! там будет и Клотильда! Дамы обсядут кругом, трепеща за своих рыцарей, – трубы затрубят – выступят ге­рольды – рыцари объедут поле, преклоняя копья перед балконом своих красавиц... – трубы опять затрубят – рыцари разъедут­ся – помчатся друг на друга... дамы ахнут... боже мой! – нико­гда не подыму я пыли на турнире, никогда герольды не возгласят моего имени, презренного мещанского имени, никогда Клотильда не ахнет...

Гена. Архип Архипыч, это же опять Франц! А рыцари где же?

Профессор. Не торопи событий. Будут. Все будет.

Франц. Деньги! Кабы знал отец, как рыцари презирают нас, несмотря на наши деньги...

Альбер. А, это Франц! На кого ты так раскричался?

Профессор. Ну, вот тебе и рыцарь. Альбер! Прошу лю­бить и жаловать... Если, конечно, захочется.

Франц. Ах, сударь, вы меня слышали... я сам с собою рас­суждал...

Альбер. А о чем рассуждал ты сам с собою?

Франц. Я думал, как бы мне попасть на турнир.

Альбер. Ты хочешь попасть на турнир?

Франц. Точно так.

Альбер. Ничего нет легче.

Гена. Здорово! Молодец этот Альбер! Видите, Архип Архипыч, прямо как в сказке! Стоило Францу пожелать – и го­тово, как на тарелочке!

Профессор. Браво, Гена!.. То есть насколько сбудутся желания Франца, это еще поглядим и увидим, но вот слово «сказка» ты произнес удивительно к месту. В этой пушкинской пьесе в самом деле очень много похожего на сказку: и речь ге­роев, и стремительность, с какой движется действие, и еще кое-что... Но давай-ка именно ей, стремительности, как раз и не бу­дем мешать.

Альбер. Да, ничего нет легче: у меня умер мой коню­ший – хочешь ли на его место?

Франц. Как! Бедный ваш Яков умер? Отчего ж он умер?

Альбер. Ей-богу, не знаю – в пятницу он был здоровеше­нек; вечером воротился я поздно (я был в гостях у Ремона и по­рядочно подпил) – Яков сказал мне что-то... я рассердился и ударил его, – помнится, по щеке, а может быть, и в висок, – однако нет: точно по щеке; Яков повалился – да уж и не встал; я лег не раздевшись, а на другой день узнаю, что мой бедный Яков – умре.

Гена (озадаченно и неприязненно). Ничего себе!

Профессор (в тон ему). Да, благородства и тем более учтивости здесь, кажется, действительно маловато!

Франц. Ай, рыцарь! Видно, пощечины ваши тяжелы.

Альбер. На мне была железная рукавица. Ну что же, хо­чешь быть моим конюшим?

Франц (в нерешительности; у Пушкина сказано: «почесы­вается»). Вашим конюшим?