Новый центр
Шрифт:
Элинор поставила кофе на белый лакированный журнальный столик, который явно не относился к коллекции и предназначался для выполнения своих прямых функций. Она опустилась в кресло и указала мне место на диване, а когда я на нем удобно устроился, сказала:
— Это он и есть.
— Кто — он?
— Тот самый диван, на котором отравились родители Мариэтты.
Я, вопреки ожиданиям Элинор, не вскочил, но, признаюсь, почувствовал себя вдруг не очень уютно. Мысль о том, что здесь, на этом диване, были найдены мертвыми представитель элиты преступной политической организации и его, как известно, не менее фанатичная жена, была мне неприятна. Грош был идеологом режима, который не только верил во весь этот маразм, но и сам участвовал в его создании: солдатское воспитание с малых лет, смесь экстремально модернистских и реакционных элементов, слепая вера в технику и технологии, идеологическое варево из многих столетий,
Его фотографии и немногочисленные выступления с телеэкрана, которые я видел, обнаруживают человека маленького роста, смесь Мефистофеля с Носферату. Черты его лица с наклонностью к аскезе и почти полное отсутствие волос на голове производили сильное впечатление, но все-таки красоту его дочь унаследовала скорее от матери. На всех фотографиях видна его едва заметная, непреходящая полуулыбка, которая никогда не превращалась в настоящую и которую сдерживал вечно неспокойный, настороженный взгляд серо-голубых глаз. Майор считался серым кардиналом и одновременно — самым категоричным фундаменталистом в правительстве, который всюду, даже среди ближайших соратников, подозревал идеологические отклонения. Это было особенно дико, потому что идеология режима была грязной смесью всего подряд, и каждый мог зачерпнуть оттуда то, что ему больше подходит. Поговаривали, что этот его неизменный полицейский взгляд был причиной того, что он — единственный во всем кабинете — не поднялся до генеральского звания и даже полковником не стал. Ходили слухи, что члены кабинета боялись его, ведь по интеллекту он далеко превосходил их всех.
Но похоже, майор сам чего-то боялся, потому что держал личную охрану, двух здоровых парней, в прошлом — служащих одного частного охранного предприятия, которые из-за своего польского происхождения моментально получили клички Болек и Лёлек [54] . Так или иначе, похоже, они были единственными, кто не испытывал страха перед Грошем, если верить интервью, которое они дали после свержения хунты. На вопрос, как они называли своего шефа между собой, оба ответили: «Дядюшка Тибор».
54
Болек и Лёлек — герои одноименного польского мультсериала. Их прототипами послужили сыновья режиссера Владислава Негребецкого Ян и Роман. Впервые появились в мультфильме в 1964 г.
Сам Генерал считался человеком практичным, падким до власти и наслаждений, не особенно сообразительным, — но аскету и фундаменталисту Грошу он по непонятной причине доверял слепо. Возможно, Грош не стал высоким генеральским чином, чтобы эта личная зависимость не была слишком очевидной для внешнего наблюдателя. И ничего странного не было в том, что этот человек стал тестем Кольберга: Мефистофель дарит адвокату дьявола собственную дочь.
Такие мысли и картины проносились у меня в голове, когда я сидел на диване дьявола и его жены, попивая кофе, сваренный Элинор. Она заметила мое состояние и стала рассказывать, видимо пытаясь отвлечь, что восемьдесят процентов музея, как она его называла, хранится в подвале, потому что иначе она вряд ли смогла бы войти в свою квартиру. Иногда она меняет экспозицию, ведь запасники в подвале практически неисчерпаемы.
— Но сейчас мы все это осматривать не будем, — добавила она. — Лучше я покажу тебе верхний ярус.
Попав наверх, я сразу сообразил, чего мне не хватало внизу. Будь я настоящим библиотекарем, я бы сразу догадался, но ведь я, в конце концов, только учился, если можно так выразиться. Внизу я не видел ни одной книги, кроме старого каталога выставки «Реализм. Эксцентрика действительности» [55] . Зато здесь, наверху, стеллажи с книгами закрывали три из четырех стен, на столике возле кровати Элинор лежали три книги, да и на полу то и дело попадались стопки книг, а рядом газеты и журналы. Теперь я понял смысл разделения квартиры. Если внизу находилась галерея, всегда готовая к присутствию посетителей, то сама хозяйка жила прежде всего здесь, наверху.
55
Выставка с таким названием действительно состоялась в Мюнхене в 2010 г.
Она скрылась в ванной, а я незаметно, буквально на цыпочках, стал обследовать полки. Разумеется, большая часть книг была на английском языке, но немецкие попадались тоже. Я попытался понять принцип, по которому они были расставлены, но не обнаружил ни алфавитного порядка, ни предметных областей,
ни принадлежности авторов к определенным странам, ни года издания как критериев организации библиотеки. Например, книги Кено, о которых мне рассказывала Элинор, находились между томом под названием «The Kinks. The Sound and the Fury» [56] и романом «The Act of Roger Murgatroyd», который написал Жильбер Адэр. Вплотную к ним стоял альбом фотографий Викторианской эпохи, а дальше шла книга Эндрю Ходжеса «The Enigma of Intelligence: Alan Turing». Уже по корешкам можно было определить, что их читали постоянно.56
Книга Джонни Рогана (1984).
Возможно, книги оказывались на полках по мере приобретения, но я не решался вынимать их одну за другой, чтобы посмотреть на дату покупки и убедиться в своем предположении. Во-первых, я придерживался той точки зрения, что даже библиотекарь должен держаться в рамках, обуздывать свою страсть и не позволять себе беспардонно копаться в чужих собраниях. Да-да, именно библиотекарь, потому что ему известно лучше других, в сколь интимную сферу он вторгается. Ну а во-вторых, я просто-напросто понимал, что Элинор может выйти из ванной в любую минуту и ей не понравится, если я буду рыться в ее вещах. Поэтому я не позволил себе совать нос в книги на ее ночном столике, чтобы узнать, что она сейчас читает. Мой взгляд задержался только на трех фотографиях в рамках, которые висели на стене над кроватью. На первой был приветливый мужчина в военной форме с каким-то слегка потерянным взглядом, я подумал, что это майор Ригби и здесь ему лет сорок пять. На второй была сама Элинор в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, стоящая в дверях кирпичного дома, плечом она небрежно прислонилась к косяку. Я предположил, что это дом, в котором семья Ригби жила или до сих пор живет в Ливерпуле. На Элинор были джинсы и бледно-голубая рубашка, а сверху черная куртка с капюшоном. Третью фотографию я уже знал: та самая бабушка в клубе «Пещера», которую я обнаружил в альбоме 1965 года. Этих двух шестнадцатилетних девушек разделяли пять с половиной десятилетий, но сходство было поразительное.
Что там Элинор так долго делает в ванной? Не слышал ли я, причем довольно долго, шум воды из душа, когда только начал рассматривать книги на полках? А сейчас — это не она там тихонько что-то напевает? Она что, каждый раз после обеда принимает душ, прежде чем вернуться в свою «Алису в Стране чудес»? Я с почтением отступил на шаг и с ощущением, что делаю что-то запретное, бросил робкий взгляд на стопку книг на ночном столике, надеясь разглядеть хотя бы название верхней книги. Но сверху лежала бумажка с надписью от руки, причем такими большими буквами, что я не мог ее не прочитать. Заглавными буквами было написано: WHITE PEACE! [57] (18 ноября 2029).
57
Белый мир! (англ.).
Надпись была сделана, таким образом, вчера, возможно, незадолго перед тем, как уснуть. Я не успел сообразить, что она могла означать, потому что услышал, как открывается задвижка ванной. Я отпрянул от кровати, обернулся и увидел, как Элинор, нагая, белоснежная и улыбающаяся, идет ко мне.
— Знаешь, — говорила она мне минут сорок спустя, — на прошлой неделе я поняла, что ты относишься к той категории мужчин, которые заставляют ждать вечно. Но для вечности у меня нет времени.
Она села в постели и закурила, а я лежал рядом и смотрел на нее.
— Похоже, что я в основном нравлюсь именно мужчинам такого типа, — продолжала она. — Не в обиду будь сказано. Не исключено, что я сама люблю робких, нерешительных, у которых слюнки текут от вожделения. Это такой приятный контраст.
Теперь я тоже сел, прислонился головой к стене и возразил:
— Постой, но ведь я не вел себя так. Кто-кто, но не я.
— В переносном смысле, малыш. В переносном.
— Я называю это желанием.
— Называй как хочешь. Так или иначе, все случилось вовремя. Я имею в виду себя. Я уже потеряла всякую надежду, но когда во время того обеда я увидела, как ты ревнуешь к маленькому Фродо — он, конечно, тот еще фрукт, — я поняла, что не все потеряно.
— Вообще-то, — проговорил я, — ты не должна называть меня «малыш» и не повторять постоянно «вот этот юноша», когда говоришь обо мне при посторонних. Во-первых, мне всегда в таких случаях кажется, будто разговор происходит в мое отсутствие, и, во-вторых, я как-никак на девять годков старше тебя. Гению, конечно, многое позволено, но чуточку уважения я бы попросил.