Новый Мир (№ 1 2006)

да вот щека — щетиниста, шершава,

Варшава!

Варшава шумная, сиди себе сверчком,

на бледном темени с тревожным родничком

молчком.

Или забыла ты, как в оные года

валялась, праздная, в канаве без стыда,

без платья шелкового, волоса торчком,

ничком?

2

За что? За брестский мир, за черный сор,

за сговор воровской, за твой вихор,

по-петушиному встававший дыбом,

за спесь твою, неряшество и вздор

тебя причесывали, делали пробор,

плели косу, вели на царский двор,

где пруд серебряный, и видно до сих пор,

как отражалась ты на зависть рыбам.

Но ты ушла, надменная, и дверь

вслед за собой захлопнула с надрывом,

за что ж ты платы требуешь теперь,

размахивая векселем фальшивым?

За что? за одичалые стада

вражды твоей и вероломства — да,

за злую похоть, суеты излишек

и за Москву, спаленную при Мнишек,

за ход конем, за лютую стрелу,

за патриаршью смерть в лихом углу,

за ядовитый привкус святотатства,

за кровь дурную, за “пся крев”: иглу

отравленную — униатства?..

3

Строптивая, Европы на краю,

кого желаешь пнуть, кого — потешить:

под “Варшавянку” блудную твою

расстреливать вели и вешать...

Кому готовишь огненную сечь

и огоньки болотных страхов,

зачем ты снова затеваешь речь —

Речь Посполитую и распаляешь ляхов?

Варшава шустрая — до моды, щегольства

охочая, — ты жаждешь сватовства

с Парижем женственным и Лондоном лукавым.

Когда суха земля, зыбка листва,

ты корни рвешь славянского родства:

все шуйцей норовишь за ухом правым.

Давно ли Римским папой нищету

ты прикрывала, била на лету,

как козырем?.. Горящий померанец

твоих волос — он виден за версту,

и папа ныне над тобой — германец.

4

...Мне вдруг напомнила — здесь, в ледяном краю,

ты Леокадью — польскую мою

прабабку — в немощи, в тряпье, желая страстно

сломать ход времени, она, швырнув очки,

сжимала крошечные злые кулачки,

лупя одним другой: “Холера ясна!”

Но прадеду была верна во всем —

крестясь по-нашему, молилась Матке Боске,

блюла родство и бледным жглась огнем...

...И ты ходи при ясном свете, днем,

Варшава шаткая! И помни о своем —

кто ты, откуда ты, характер твой каковский...

Пока мы чашу пред Голгофой пьем,

жуй хлеб беспечности, болтай о том о сем

и потчуй паньство kaczkoi po zydowski.

* *

*

В организме моем происходит нечто вроде теракта —

это левый глаз у меня захватывает катаракта.

Врач говорит — молодая она, незрелая, но с развитием динамичным, —

мы застанем ее врасплох, на приступ пойдем и возьмем с поличным.

А она завладела уже половиной мира — половину взгляда

забрала, половину куста жасминового, половину сада

соловьиного, половину

родины,

а когда полнолунье, лунность,

половину лица любимого и половину ада...

И целиком — кураж, смехотворство, юность.

Июль

Даже в солнечном июле душно, пасмурно у нас —

и суровые надули тучи щеки напоказ.

Словно нам еще пробиться к небу — подвиг предстоит,

и всклокоченная птица низко над землей летит.

Ах, я тоже, глядя в землю, не могу ни есть, ни спать,

словно что-то не приемлю, не хочу в себя принять.

Отвергаю это брашно, прогоняю эти сны,

зябко, зыбко, шатко, страшно на ладони у страны.

Наступило время бычье, время скимна и хорька,