Новый Мир (№ 1 2006)

и в презрении обличье иволги и тростника.

Да вцепились в землю крепко на погосте у креста

плющ, паслен, лопух, сурепка — городская беднота.

Даже сказочного волка не дозваться в помощь нам,

богомол и богомолка жмутся по чужим углам.

Только скунсы да гадюки, да полынь у борозды,

да бесчувственные руки места, времени, беды...

Ах, когда б дала им имя, занесла б в помянник свой,

въяве б знала, как за ними смотрит Промысел живой.

И над ними, и за нами, и за тем, как, сплюнув жмых,

заклинаю именами бессловесных духов злых.

Березы и сосны

Сосны шумят торжественно, витийствуют, пророчествуют, обличают,

а березы шепчутся все о мелком, что да как, то да сё, судачат, скучают,

сосны их называют сорняком залетным с чуждого брега...

Каждая сосна чувствует себя Божьим твореньем, ловя небесные взоры,

а береза — частью здешней бесхозной Флоры,

заявляя: я — национальный символ, альфа, омега!

Сосны готовят мир к жертвам и воскрешенью — блистают кроной зеленой.

А березы — провожают на ярмарку,

торопят в баньку с веничком распаленным:

просто и не накладно.

Сосны горят на солнце, под луной светятся охрой,

на заре вытягиваются багрово.

А березы бледнеют днем, сереют в ночи и на каждое слово

говорят: “День прошел — и ладно”.

Сосны благословляют на подвиги, на любовь — до гроба!

А березы твердят о том, что нужно мужество, чтобы

жить обычно, быть такой вот — обыкновенной...

Сосны перечат им: “Разве это — заслуга?”

А березы: “Надо как все, как все”...

Они не любят друг друга.

...Потому тревожно у нас даже июньской ночью благословенной.

* *

*

Я все не разберусь, никак не нарисую

жизнь эту — вроде бы она и с облаками,

и с птицами, чтоб петь ей аллилуйю:

с нежнейшим профилем, ан — с грубыми руками...

Она и с соснами, она и с колонками,

чтоб петь осанну ей, гулять с ее метелью,

следить за белками, судачить с рыбаками:

дыханьем свежая, ан голова — с похмелья.

И гость таинственный поклялся мне, что ночью

в краях диковинных и на путях пустынных

она являлась странникам воочью —

лицом прекрасная, да на ногах козлиных.

Высокопарная, ан блудная в ухмылке,

высоколобая она, да с низким задом,

с копной роскошною, но с плешью на затылке,

с засахаренным яблочком и ядом...

Не потому ли посредине пира

вдруг сердце падает, а в нищете суровой

так петь запросится, из города и мира

задирижировать, как в яме оркестровой?

Рассказы

Вопреки ожиданию старшего лейтенанта Василия Корнеева, за ужином в день его приезда отец, мать и сестра выглядели печальными. Радость от встречи, когда Василий только показался в дверях в военном мундире, с дорожной сумкой в руках, сменилась неясной приглушенной тревогой. Василий видел, как, тяжело вздыхая, его близкие медленно склоняли головы к своим худым, сцепленным пальцам, не боясь выдать своей грусти, открытые ей и готовые смириться с нею.

Не зная, что и думать, Василий заговорить не решался, но готов был, по обыкновению, поддержать разговор. С доброй улыбкой оглядывая родных, он хотел ободрить их и рассказать что-нибудь веселое.

“Да, ободрить их! — подумал Василий. — Старичков моих… Случай с этим… с Антюховым! Или Карповым… Да хотя бы…”

— Хорошо доехал? — спросил отец, прервав размышления сына. — Как дорога? Все хорошо?

— Нормально! — кивнул Василий, обрадовавшись разговору. — Как обычно… С боку на бок! И спишь, и не спишь… Лежишь на верхней полке и думаешь, как хорошо, что домой едешь! Домой! — повторил Василий гордо. — Домой! Перед глазами вокзал стоит, туман на перроне, пассажиры… В общем… — вздохнул Василий. — С боку на бок!

— Значит, не выспался? — поспешила с вопросом мать. — Устал?

— Да не-е-ет! Я в порядке! — ответил Василий. — В норме!

— Кружочки под глазами… — тихо заметила сестра.

— Да, — согласилась с ней мать, вглядевшись в сына внимательней. — Что-то есть…

— Да я в порядке! В порядке! — сказал Василий. — Дорога же… Лягу пораньше… Высплюсь… И как огурчик!

Немного помолчали.

— Как дела в части? — спросила мать.

— Без происшествий? — поинтересовался отец.

— Боевая обстановка! — все так же бодро ответил Василий. — Весело!

— Весело… — повторила мать, устало прикрыв глаза. — Ну дай-то бог… Дай-то бог… Если весело…

— Квасов, наш комбат, сказал, что я далеко пойду, — негромко сказал Василий. — Считай, рота моя… А там и капитан на подходе! Полгода, год… Никаких вопросов!