Новый Мир (№ 1 2006)
Шрифт:
— Спасибо. То есть… я хотел сказать…
Немного помолчали.
— Вы хотели лужайку осмотреть, — вспомнил Эдуард.
— Готово уже! — смело ответствовал сотрудник.
— В самом деле? Так быстро!
— Мы привыкшие. Кому канитель нужна?
— Прекрасно!
— Правда, под уклон траву ровнять…
— Да, — улыбнулся Эдуард в полумраке. — Там холмик.
— Во-во! Ар-хи-тек-ту-у-у-ра… — многозначительно протянул
“Смотри-ка, — подумал Троепольский, — мужик, а как просто со мной…”
— Нет, спасибо, — ответил он, коснувшись пальцами холодной змейки замка на куртке. — Я сыт.
— Дело ваше! — беззастенчиво и громко проговорил сотрудник. И словно дождавшись важного для себя решения, он спокойно отставил в сторону банку, поднял с земли термосок и, свинтив крышку, налил себе чай, начал сладко дуть, уже не предлагая.
Втянув воздух носом, Троепольский понял, что чай-то с шиповником.
— Может, вам здесь неудобно? — спросил он, напомнив о себе, и сотрудник удивленно посмотрел в его сторону.
— Не-не! — запротестовал он, подавляя смех. — Нам предписано — и точка! К стеснениям мы привыкшие. Зато уж после работы на полную!
— Понятно… — уяснил Эдуард, стыдясь своей назойливости.
Похоже, человека тяготило его присутствие. И все же, дабы оградить самого себя от неуместных терзаний, Эдуард поинтересовался, не хочется ли ему осмотреть дом. Снаружи как — известно. А вот внутри…
— Что ж… — прихлопнул тот себя по коленям, соглашаясь с неизбежным. — Экскурсия так экскурсия!
Поднялся и прошел так быстро, что Троепольский едва успел отступить в сторону.
Сотрудник был широк в плечах, с крепким затылком. Поспевая за ним, Эдуард догадался, что тот особенно гордится доставшимся от тяжелого физического труда призом.
— Не оступитесь! — предостерег он. — Там ступени.
— А мы ловкие! — подчеркнул человек, и хозяин улыбнулся своим тайным предположениям. В ярком свете дома он разглядел лицо мужчины. Лет на пятнадцать тот был старше, держался спокойно и уверенно.
— Дом хороший, — повторял он. — Ничего не скажешь. Дом хороший.
Было приятно видеть ему в метре от себя кресла, ковры, уютные торшеры, группы бабочек и лилий на зеленоватом шелку, отливающий белым светом кафель. Разберешь не сразу, куда можно присесть. На счастье, Троепольский весело позвал его из кухни.
Но вдруг появилась Виктория.
— Кто вы?! — крикнула она сверху, пальцами вцепившись в перила, и сотрудник вздрогнул, невольно отошел к стене, но глаз не прятал.
— А, дорогая… — поспешил Троепольский, ободряюще хлопнув человека по плечу.
— Кто это, Эдуард? — указала она пальцем. — Бродяга! Нищий! Ты подобрал на улице нищего?!
— Нет-нет! Что ты?! Это… это… — замялся Троепольский, стараясь выдавить из себя улыбку. — Помнишь, я говорил тебе месяц назад, что неплохо было бы… Когда мы пили чай на террасе… Помнишь?
— Нет, Эдуард! — взмахнула она книжкой, таившейся в другой руке. — Ты ничего мне не говорил! Как всегда!
— Да-да… — тихо произнес Троепольский, опустив глаза. — С памятью что-то… Ладно… Так или иначе… Пойдемте! — не оборачиваясь, позвал он сотрудника. — Я не показал вам кухни…
Он прошел в кухню, но на полушаге обернулся: мужчины и след простыл. Ничего не понимая, прислушался. Но… тишина. Никогда еще она не была так тягостна и печальна.
“Одиночество само идет ко мне”, — с горечью подумал Эдуард, выбегая под дождь. Вдогонку ему ударила молния и прогремел гром. Он успел несколькими огромными прыжками пролететь по дорожке, прежде чем сотрудник окликнул его с крыльца.
— А, вы здесь… — оглянулся Эдуард. Врожденные вежливость и интеллигентность заговорили в нем, заставляя изменить убогое течение вечера. — Я думал, вы к себе ушли…
Немного помолчали.
— Понимаете, — проговорил Троепольский. — Виктория очень любит, эм-м… чтение… Чтение ей слаще воздуха… Представляете! — выкрикнул он, заглушая шум ветра. — Затворничество, ее нелюдимость и необщительность я объясняю лишь… лишь непогодой! Да-да! Непогодой!
На миг его мокрое от дождевых капель лицо, обращенное к распухшему черному небу, просветлело.
— Во время дождя на нее находит. Вы не представляете, — вздохнул он, подходя ближе, — как дождь может навредить! Все подъездные дороги размыты. Болото точь-в-точь! Кажется, глина сама заползает на тебя, подбирается медленно к самому горлу! Э-эх! Но вот завтра, — поднялся он на первую ступеньку, заметив папироску меж пальцев человека и облачко быстро развеивающегося дыма. — Завтра мы не узнаем Виктории! Когда взойдет солнце! Это будет внимательная жена, бескорыстная мать. Добрая, бесконечно добрая женщина. Другая…
— Ты не горюй, — сказал сотрудник, не глядя на предпринимателя. Глаза его были устремлены прямо в небо, поверх неспокойных деревьев на участке. — Я вон четверых на ножки поставил! И что ты думаешь? Каждый раз в меде купался?! Да ни в жизнь!
— Я понимаю… — прошептал Эдуард, когда собеседник отошел по тропинке шагов на двадцать и уже из поглотившей его темноты крикнул:
— Ты не горюй!
“Легко ему говорить, — подумал Троепольский. — Когда все трудности позади. Все устоялось и известно давно. Счастливый человек!”
В доме он озяб еще больше. Побродил из комнаты в комнату, не зажигая большого света, прошел на кухню, включил телевизор, выключил, немного посидел в тишине, потом принял душ — и стало легче.
“А ведь она даже не спросит, каково мне спать в кабинете на диванчике! Единственно, на какую щедрость могу рассчитывать, так это спать на полу у ее кровати и каждый час склоняться над ней со свечой в руке… Если это так тяжело для тебя, скажет она, вдруг открыв оцепенелые глаза, то представь, в какую копеечку влетит мне эта борьба!”