Новый Мир (№ 1 2010)
Шрифт:
О том, как метод исследования конструирует литературный канон; Липовецкий М. Родина-жуть [Рец. на кн.: Степанова М. Проза Ивана Сидорова. М., 2007]. — «Новое литературное обозрение», 2008, № 92.
[15] Львовский С. Федору Сваровскому. — «Воздух», 2007, № 2.
[16] Сайт «Полутона» <http://www.polutona.ru> .
[17] См. указанную статью: Кукулин И. От Сваровского к Жуковскому и обратно…
[18] Здесь и в следующем абзаце частично использован текст статьи, вышедшей в малотиражном сборнике: Кукулин И. Ангел истории и сопровождающие его лица.
О поколенческих и «внепоколенческих» формах социальной консолидации в современной русской литературе. — «Пути России: Культура — общество — человек». Материалы Международного симпозиума (25 — 26 января 2008 года). Под ред. А. М. Никулина.
М., «Логос», 2008.
[19] См. об этом: Майофис М.Не ослабевайте упражняться в мягкосердии. Заметки о политической субъективности в современной русской поэзии. — «Новое литературное обозрение», 2003, № 62, стр. 323 — 339.
[20] Сочинение композитора Михаила Броннера 2002
[21] См.: Кукулин И. Актуальный русский поэт как воскресшие Аленушка и Иванушка. — «Новое литературное обозрение», 2002, № 53.
[22] «Что делать?» (газета). 2006, июль, № 13 <http://www.vpered.org.ru> .
Ритуальная купель для королевской грусти
К р и с т и а н К р а х т. Карта мира. Эссе. Перевод с немецкого и английского Е. Воропаева. М., « Ad Marginem », 2009, 240 стр.
Мои описания будут избегать всякой теории. Как я
надеюсь, именно благодаря этому мне удастся заста-
вить говорить саму реальность: насколько мне удалось
освоить и запечатлеть этот новый, чуждый язык, при-
глушенный сурдиной совершенно измененной среды.
В. Беньямин. Письмо М. Буберу от 27 февраля st1:metricconverter productid="1927 г" w:st="on" 1927 г /st1:metricconverter .
Дом финский или английский,
песня среди гробниц,
и при смертельном риске
the german song без границ,
и пусть повсюду разруха,
сынам твоим дар мечты,
меланхолия духа,
удел белой расы, ты!
Готфрид Бенн, «У Северного моря »
Швейцарец Кристиан Крахт — своего рода реинкарнация Оскара Уайльда.
Эстет и модник в жизни (всегда идеальный пробор, отутюженные модельные сорочки) и в творчестве (значимое перечисление множества брендов в его романе «Faserland»), он определяет тренды и в современной европейской литературе.
Пишущий на немецком языке, Крахт, кажется, меньше всего времени провел в Европе. Учился в Америке, где изучал феминистическую и марксистскую философию (уже в этом виден намек на его неудовлетворенность общепринятыми теориями). Жил в Сомали, в качестве корреспондента «Der Spiegel» и «Welt am Sonntag» в Южной Азии — в Индии и Таиланде (в доме, в котором раньше находилось посольство Югославии). Издал сборник статей «Каникулы навсегда» и сборник путевых эссе «Желтый карандаш» (из него и сборника «Новая волна» и составлена «Карта мира»). Разрабатывал (вместе с поп-автором Беньямином фон Штукрад-Барре) рекламную кампанию для сети магазинов верхней одежды «Пик унд Клоппенбург», издавал в Катманду журнал о современной культуре «Друг» (заведомо некоммерческое издание было ограничено восемью выпусками; эссе и фотографиями в нем Крахт, впрочем, гордится до сих пор). Ненадолго оказавшись в Берлине в 1999 году, основал самое влиятельное в Германии литературное общество: квинтет молодых писателей из так называемого «поколения Гольф» или «поколения синглов» [1] заперся на несколько дней в номерах отеля «Адлон» с видом на Бранденбургские ворота, где все их дискуссии и обыденные разговоры записывались на магнитофон. «Поп-культурный проект», как и книга по его итогам, получил название «Tristesse Royale» — «Королевская грусть». Под лозунгом «Конец иронии» в своем манифесте, который Крахт охарактеризовал как «почти нигилистический по результатам», «грустящие» [2] желали избавления от скуки и безразличия — любыми средствами, вплоть до «уничтожения этого благополучия, чтобы начать все сначала». Сразу после окончания беседы в отеле Крахт вылетел в Камбоджу, чтобы «погрузить свои литературные „я” в своего рода ритуальную очистительную купель, сменив, если хотите, впечатления от жизни в ритуализованной и причудливой фашистской эстетике Prada на нечто еще более ужасное — наследие Пол Пота» [3] . Крахт издал антологию современных авторов «Месопотамия» и иллюстрированную книгу о Северной Корее «Вспомнить все — Северная Корея Ким Чен Ира» [4] . Альпинист-любитель, участвовал в экспедициях в Гималаи и в восхождении на Килиманджаро. По последним сведениям, сейчас обосновался в Буэнос-Айресе — скорей всего, опять ненадолго…
Прославился, впрочем, Крахт не этой медийной шумихой, но своими репортажами (еще в 1992 году он получил премию Акселя Шпрингера за репортаж «Меньше чем ноль: беспризорные Лондона») и книгами. Его роман «Faserland» (1995) — история пустых тусовочных скитаний 28-летнего Холдена Колфилда по Германии в декорациях из не менее пустых модных брендов, освещенных тусклым светом бесконечного утра после вечеринки и омраченных постоянным похмельем и неотступной рвотой. Следующий, более глубокий и медитативный роман «1979» (2001) — о молодом тусовщике, оказавшемся в Иране накануне исламской революции, а затем отправляющемся в личное паломничество на священную тибетскую гору, чтобы попасть в плен к китайским коммунистам и там найти свое очень специальное просветление, растворяясь даже не в другой культуре и хронотопе, но в восточной массе... [5] «Проблема растворения поднята
в романе Мишеля Уэльбека „Возможность острова”. Но в тысячу раз лучше об этом написал Дон Делилло. Проблема растворения в массе стоит в его романе „Мао II”. Я как писатель, как индивид готов раствориться в искусно приготовленном массовом человеческом вареве. Да, как индивид — в массовом человеческом вареве! Итак, в моем романе „1979” проблематикой стало исчезновение личности. Это вопрос физического состояния. В „Faserland” — это рвота, негативная перистальтика, в „1979” — это вынужденное похудение. Потеря веса, причем добровольная, до st1:metricconverter productid="38 килограммов" w:st="on" 38 килограммов /st1:metricconverter . <…> Это не аллегория. Просто исчезает оболочка, последняя ее часть. А значит, и сущность бытия» [6] , — комментирует Крахт. Упомянутые им имена — Уэльбека, начинавшего с осуждения европейской цивилизации в «Элементарных частицах», рассматривавшего идею растворения западной цивилизации в восточной в «Платформе» и предлагавшего идею некоторого фантастического постчеловечества в «Возможности острова» [7] , а также Делилло, герой которого ищет после американских терактов анонимность и забытье на Востоке, — важны для нашего разговора.В «Метане» (2007) и «Я буду здесь, на солнце и в тени» (2008), вышедших недавно на русском языке, Крахт рассматривает, куда бы могли вынести европейскую цивилизацию другие пути ее развития. В «Я буду…», будто следуя недавней российской моде [8] на эсхатологические антиутопии и альтернативные истории, Крахт рассматривает будущее, которое могло бы воцариться в Швейцарии, если бы Ленин основал там Советскую республику (идея эта, кстати, не столь фантастична, как может показаться: так, у политолога и антифашиста Эрнста Никиша в работе 1945 года «Ошибки немецкого бытия» излагалась идея «большой Швейцарии»— объединенного немецкого государства, которое должно было выступать как своего рода мост между Востоком и Западом). Книга важна для нас не только допущением конца Европы вследствие идущей уже сто лет войны с фашистами, но и, как в «Faserland», мотивом потерянного, среди льдов и запустения, странствия— так опять же шел по пустой земле будущего робот-репликант главного героя из «Возможности острова» Уэльбека…
В начатом вместе с Инго Нирманом на Килиманджаро «Метане» Крахт идет еще дальше: будто обыгрывая идею Н. Федорова об осуждении науки «не за знания, а за бездейственность знания» [9] , он утверждает, что жизнь на Земле была создана газом метаном и им управлялась, пока газ не разочаровался в своем творении... Вставляя в текст отсылки к Уэльбеку (элементарные частицы, постлюди, ксенофобия, правда по отношению не к арабам, а к китайцам), Крахт создает зашкаливающе сатирическую альтернативную картину мира в духе Пелевина (у Пелевина в «Священной книге оборотня» молились на нефть, тут — на метан): визионер Каддафи медитирует на собственное имя, Хусейн дружит с Израилем и сам инициирует свое свержение, в Евроафрике тренируются камикадзе, японцы готовятся захватить Китай… Если в «1979» герой Крахта находил другой духовный источник (в Китае), то в «Метане» человечеству вообще изначально задается иной источник эволюционного развития.
«Сборник travel-текстов», как отечественные издатели определили «Карту мира», только формально можно отнести к «страноведческим» текстам, поскольку он развивает все те же крахтовские идеи растворения и просветления современного западного человека, переосмысления цивилизации нынешней Европы. Эти более чем серьезные идеи (так, «Faserland» был полон отсылок к «Божественной комедии» Данте, а «Метан» — к «Волшебной горе» Манна) словно бы сознательно скрываются, подобно тому как скрываются какие-либо эмоции и мысли под маской бесконечного сплина у вечных тусовщиков Крахта из числа «золотой молодежи» «золотого миллиарда». Метод Крахта лучше всего, как представляется, можно сориентировать относительно «Московского дневника» В. Беньямина. Провозглашая, что «все фактическое уже стало теорией», и следуя «логике парадокса» (понятие, введенное исследователями Беньямина), Беньямин будто отдает текст на откуп серии незначительных на первый взгляд деталей без их анализа (то, что Делез и Гваттари назовут позже «хаосмосом»). Поэтому его текст «изобилует смысловыми эллипсисами и важными вещами, проговоренными вскользь, в то время как отдельные детали (шкатулки, портреты Ленина, географические карты) и ритуалы (пример: постоянная игра в домино) непомерно разбухают, достигая местами поистине гомеровского размаха», а «значительная часть сообщений об усталости, бытовых трудностях и суровости местного климата является профанным способом говорить о Необмениваемом и Невыразимом...» [10]
Если носки и другие «профанные» предметы из «Чемодана» Довлатова побуждали рассказчика поведать целую историю из жизни, то Крахт ограничивается, грубо говоря, носками. Какую гадость ему подали в ресторане в Азербайджане, как в Джибути он подкалывал немецких матросов, как в Монголии готовят сурка, в Гонконге нельзя жевать жвачку, а в Таиланде у него засорился туалет… Никакой геополитики, никакой истории, рассказчик Крахт развертывает перед нами заведомо антитуристический, по-японски минималистский, по-беккетовски абсурдный текст. Будто отказавшись смотреть по сторонам и наблюдая все через видоискатель камеры, он выбирает макросъемку. Его действительно интересуют только детали. Дужки очков собеседника, мармеладные конфетки в виде мишек, бокалы и ветошь в руках бармена, люди, коллекционирующие пустые баночки из-под йогуртов… Даже интервьюируя ветерана малоизвестной войны между Боливией и Парагваем, он с военных действий переключается на его снаряжение, с него — на амулет на шее старика. Несомненно, это кредо: «Тонкие галстуки, это, пожалуй, изобрел он, Аксель Шпригнер, маленький-маленький узел к узким галстукам в косую полоску. <…> Описание таких мелких, поверхностных вещей — это попытка выразить мое уважение к этому господину».