Новый Мир ( № 10 2004)

Другими словами, авторы вынимают из понятия Книга (Библиотека) ее природу как эстетического явления. Но при этом почему-то ссылаются, и достаточно активно, на мировоззренческие и отчасти эстетические понятия. Используют, скажем, гегелевскую характеристику Греции времен перехода от трагедии к комедии, от язычества к христианству. То есть апеллируют к ситуации сугубо эстетической. Я тоже воспользуюсь этим примером, чуть изменив дискурс. Античная (да и любая) трагедия предполагала не только и не столько информирование зрителя о неких фактах истории или мифологии, сколько проживание зрителем вместе с актером (и автором) содержащегося в трагедии. Выключенное из реальной жизни подиумом, выделенное в эстетическое пространство действие персонифицировало в героях и в сюжете категории судьбы, рока, человеческого достоинства, понятия добра и зла и т. д. И зритель, отчасти идентифицировавший себя с героями, в процессе проживания происходящего на сцене устанавливал непосредственные взаимоотношения с этими понятиями. Потребность в такого рода переживании трудно отнести исключительно к умственной или интеллектуальной деятельности. В основе драматургического действа лежала модель (прапамять) некоего сакрального акта. Переход же от трагедии к комедии, в известной степени предполагающий выключение себя из действа на сцене, можно рассматривать как процесс рождения определенных форм отстранения, новых форм рефлексии все в том же пространстве “индивидуального” и “родового”, “вечного” и “временного”. Комедия, как и последовавшие за ней в качестве ведущих жанры — и уже не только драматургии, но и других родов художественной словесности — оставались все в той же сфере эстетического. Собственно, здесь и следует искать содержание самого феномена Книги. Так что эстетическое содержание, а отсюда — и функция драматургического произведения (и художественной литературы вообще) неизмеримо сложнее той схемы, которую выстраивают авторы, пользуясь понятиями “разорванного сознания” и новых его форм, “диалогово-драматических”.

Во всяком случае, прямой связи между неизбежным, по мнению авторов, оттеснением традиционной Книги и тем обстоятельством, что современный человек якобы “лишился всех внутренних мировоззренческих подпорок”, я, например, не вижу. Как раз наоборот — поиск вот этих “мировоззренческих подпорок” во многом составлял саму интенцию, породившую Книгу.

Книгу, по мнению авторов, должно возродить ее новое качество, повторю цитату: “Текст, в котором каждое слово, каждый знак являются гиперссылкой на источник или культурологическую аллюзию…” О каком слове говорится здесь? Из уважения к авторам очень не хотелось бы думать, что они имеют в виду слово литературного произведения. Ибо в литературном произведении основной признак слова — это принципиальная неисчерпаемость смыслов, заложенных художественной структурой. Я не буду — не тот случай — углубляться в эту фундаментальную тему. Спросите любого переводчика художественной литературы, чтбо самое трудное в его профессии, и он скажет: невозможность переложения на другой язык совокупности всех смыслов, сгармонизированных контекстом, повествовательной интонацией, звуковым оформлением, пучками культурных ассоциаций и т. д., и т. д.

2. “Уступая Библиотеке с точки зрения системности... Сеть располагает колоссальным преимуществом — нерасчлененностью представленного в ней материала. В каком-то смысле она являет собой тотальный (в идеальном смысле) снимок жизни”.

Вот еще один интернетовский миф: Интернет как слепок жизни, как образ мира.

Какой жизни? Чьей?

Давайте попробуем отвлечься от широкозахватных формулировок и обратимся к грубой прозе жизни, из которой все, собственно, и растет. А в реальности мы видим, что каждый, кто заходит в Интернет, делает это, руководствуясь своими потребностями, и соответственно этим потребностям (а также — настроению, интересам, умственному, культурному, нравственному развитию) прокладывает свой путь по интернет-страницам. То есть каждый выстраивает свой гипертекст, свой Интернет. И можно жизнь прожить в Сети, так и не узнав, какой образ мира она предлагает твоему соседу. Сеть всеядна по определению, потому как цель ее — обслужить интересы максимального количества потребителей, а в идеале — любой интерес.

И если говорить о том, слепок чего или кого предлагает нам Сеть, то я бы сказал: Потребителя. Сеть не в состоянии представить образ мира, данный нам для вразумления, то есть данный как бы извне. Образ мира в Сети формируем мы сами, исходя из своих представлений о предмете, а не наоборот. И уровень познания мира в Сети не может быть выше нашего представления о самих себе. Интернет — способ оформления этого представления . Сами же представления эти формируются другими сферами нашей жизни, и далеко не последнее место в этом процессе занимает как раз Книга (Библиотека) как форма эстетического проживания и структурирования нашей жизни.

Интернет я бы сравнил сегодня с гигантским зеркалом. Зеркалом жутковатым. Взять хотя бы уровень баннеров, авторы которых после нескольких лет работы со все расширяющейся и расширяющейся аудиторией методом тыка выяснили, что именно может привлечь внимание. И в качестве такового предлагают баннеры с рекламными текстом типа (цитирую) “Стоцкая бросила Киркорова” или “Как насиловали N. N. — новые подробности”. Висящие на сайтах самых разных культурных уровней, баннеры эти воспринимаются как стежки, сшивающие пространство Интернета неким обобщенным образом среднестатистического юзера. И потому — какие угодно может вызывать чувства и стремления Интернет, но вот чего он никогда не вызывал у меня, так это желания обнулить свой культурный опыт, столкнувшись с неким недоступным мне по причинам устарелости жизненных и культурных ориентиров феноменом.

Книги

Книги

*

Михаил Веллер. Все о жизни. СПб., “Пароль”, 2003, 752 стр., 5000 экз.

Что такое любовь? Что такое страдание и несчастье и в чем же, наконец, смысл жизни? — над этими и другими вопросами задумался известный питерский прозаик в книге, написанной для издательской серии “Modern Philosophy”.

Марина Вишневецкая. Кащей и Ягда, или Небесные яблоки. Роман. М., “Новое литературное обозрение”, 2004, 312 стр., 3000 экз.

Новая книга Вишневецкой — роман-сказка, роман-легенда (выбор жанра кажется неожиданным для писателя, зарекомендовавшего себя мастером жесткой социально-психологической прозы, но следует помнить, что две свои последние книги Вишневецкая начинала рассказом “Своими словами” — собственной версией ветхозаветной истории Адама и Евы). В новой книге — художественная версия славянской мифологии: противостояние светлого бога славян Перуна и обитателя подземного мира Велеса, продолжающееся во взаимоотношениях людей с силами природы и между собой, в частности, между славянами и степняками. Главные герои романа — дети: девочка Ягда, дочь князя Родовита, ее единоутробный брат, “змееныш” Жар, родившийся от бога-насильника Велеса, а также плененный славянами сын степного князя Кащей. Вышедшая в серии “Сказки НЛО” и щедро проиллюстрированная художником Ю. Гуковой, книга адресована прежде всего подросткам, однако уровень прозы и сложность художественной мысли предполагают также ее полноценное “взрослое” прочтение.

Сергей Говорухин. Никто, кроме нас... Рассказы. Миниатюры. Повести. М., “Молодая гвардия”, 2004, 273 стр., 5000 экз.

Прозаический дебют Говорухина-младшего, уже получившего известность в качестве кинодокументалиста, автора публицистического фильма о Чечне; современная война — одна из главных тем и его прозы.

Ольга Исаева. Мой папа Штирлиц. Рассказы. СПб., “Пушкинский фонд”, 2004, 216 стр., 1000 экз.

Вторая (первая вышла в США в 2000 году — “Разлука будет без печали”, Нью-Йорк, “Слово Word”) книга современной русской писательницы, живущей в Нью-Йорке. Одиннадцать рассказов, и практически все они о России и о российской, а именно Орехово-Зуевской, жизни на рубеже 70 — 80-х годов, на которые пришлись отрочество и ранняя юность повествовательницы, — отчасти ностальгическая, но больше ироничная, трезвая и жесткая проза про родителей, бабушку, полуказарменный быт и атмосферу фабричного городка.

Паскаль Киньяр. Записки на табличках Апроцении Авиции. Роман. Перевод с французского Ирины Волевич. СПб., “Азбука-классика”, 2004, 256 стр., 5000 экз.

Знаменитый роман одного из ведущих французских романистов (а также — философа и эссеиста), написанный в 1984 году; писатель работает в жанре, известном нам по “Запискам у изголовья” Сэй-Сёнагон, — воспроизводятся записи, сделанные на табличках патрицианкой времен упадка Римской империи (IV век н. э.), в которых — зарисовки быта, хозяйственные записи, воспоминания, сны, пейзажи, микропортреты; воспроизводится как бы сама плоть позднеримской жизни с ее физиологией (в широком смысле слова и в прямом значении: от эротических переживаний до детального описания умирания плоти), с ее психологией, поэзией и философией — писатель создает как бы изнутри образ эпохи, в которой звероватость древних времен органично сочетается с их культурной рафинированностью.

Издательская пометка в справке об авторе (“Русское издание „Записок на табличках...” — первая книга Паскаля Киньяра в России”) не совсем точна. Впервые этот роман вышел в издательстве “Текст” в 1998 году. Другие публикации Киньяра в России: Киньяр Паскаль. Все утра мира. Роман. Перевод с французского И. Я. Волевич. — “Иностранная литература”, 1997, № 11; а также книга в издательстве “МИК” в 1997 году (текст романа выставлен в Интернете на страницах <http://lib.ttknet.ru/koi/INOSTRHIST/KINYAR/> и <http://www.oraculportal.ru/K/KINYAR/001.html> ); Киньяр Паскаль. Терраса в Риме. Роман. Перевод с французского И. Волевич. М., “МИК”, 2001; Киньяр Паскаль. Американская оккупация. Роман. Перевод с французского И. Волевич. М., “МИК”, 2002. А также —