Новый Мир ( № 10 2006)
Шрифт:
И он тут же набрасывал портреты стихов, соединяя с портретами стихотворца: “…Когда читаешь его стихи, то на каждом шагу сталкиваешься с каким-то магическим действием”.
Поведав о том, что в стихах друга звучит голос сегодняшнего времени и голос Вечности, Богославский неожиданно произнес нечто важное (и сегодня часто ускользающее от критиков-читателей): “…Насколько я знаю Чичибабина, а я знаю его не один десяток лет, — он всегда спорит с собой. Причем он сам этого не понимает, ему кажется, что он спорит с кем-то другим. Но когда вспоминаешь, что он говорил год назад, пять лет тому назад, — становится ясно, что он спорит с самим собой. Эта черта в нем напоминает
Мне кажется, что во время своего чтения Б. Ч. как-то особенно волнуется. Но то и понятно: перед ним — земляки, многие из которых только сейчас узнали, что среди них жил все эти годы этот — так быстро ставший знаменитым — поэт. Иные и ведать не ведали, что его легенда “началась” полвека назад.
CD № 3. Борис Чичибабин. “…а у ранимости лика лишь два — Пушкин и Лермонтов…” Выступление в Центральном клубе авторской песни (Москва, 22 февраля 1992 г.)11 и запись в доме Б. Я. Ладензона (1970 — 80). Ремастеринг произведен звукозаписывающей компанией “НН Студия”, 2002 — 2003 гг.
Это публичное выступление, на которое поэт согласился, будучи больным, было особенным, потому что особенной была публика. “…Мне сейчас тяжело выступать, физически тяжело — по состоянию здоровья, поэтому, если я устану, я себе сделаю перерыв, и мы поговорим просто: вы меня будете о чем-то спрашивать…”
Наверное, специальным подношением любителям авторской песни была в тот день знаменитая и озорная “Ода русской водке” (1963), с поминанием авторитетных имен Пушкина, Толстого, Есенина, Разина и соответственно Емельки Пугачева:
.................................
Под Емельяном конь икал,
шарахаясь от вольных толп.
Кто в русской водке знает толк,
тот не пригубит коньяка.
Сие народное питье
развязывает языки,
и наши думы высоки,
когда мы тяпаем ее.
..........................
Что же до камерной записи, то она делалась на тот же “магнитофон системы „Яуза””, на котором в доме многолетнего друга поэта, талантливого конструктора-гидравлика Бориса Яковлевича Ладензона (и, кстати, блестящего художника: на вкладыше помещен чудесный графический портрет Чичибабина его работы), слушали тайком записи еще одного близкого Чичибабину человека — поэта Александра Галича. Подпольный бард посвятил, между прочим, Борису Чичибабину одно из лучших своих стихотворений “Я вышел на поиски Бога…”.
Борис Яковлевич был единственным, кто записал поэта в 70-е годы. Единственная же запись стихотворения “Солженицыну” (“Изрезан росписью морщин, / со лжою спорит Солженицын…”), написанного за пять лет до изгнания писателя из России, была сделана именно его аппаратом. В тот день Чичибабин прочитал и “Больную черепаху” — стихотворение, финал которого мне не раз цитировал, ликуя от “звука и смысла”, поэт Бахыт Кенжеев12:
............................
От вашей лжи и люти
до смерти не избавлен,
не вспоминайте, люди,
что я был Чичибабин.
Уже не быть мне Борькой,
не целоваться с Лилькой,
опохмеляюсь горькой.
Закусываю килькой.
(1969)
К самодеятельной песне как таковой Чичибабин относился, насколько я знаю, довольно сдержанно. А она его — любила. Впрочем, в его кругу был человек — артист и художник — Леонид (Леша) Пугачев, который одним из первых начал исполнять песни на его стихи. Леша и обожал своего “кормильца”, и не упускал случая яростно поспорить с ним — а впоследствии отчаянно ревновал Бориса “старого” к Борису “новому”. Что же до Чичибабина, то он был, кажется, искренне привязан к своему верному песенному оруженосцу.
На выступлении в ЦАПе Борис Алексеевич прочитал, в частности, редко им исполняемые старинные “сонеты к картинкам Леши Пугачева” — “Паруса”, “Вечером с получки”, “Что ж ты, Вася?” и “Старик-кладовщик”.
CD № 4. Борис Чичибабин. “Поверьте мне, пожалуйста…” Выступление на Харьковском телевидении 9 января 1993 г. Ремастеринг произведен звукозаписывающей компанией “НН Студия”, 2002 — 2004 гг.
Это, пожалуй, самый необычный диск в представляемом нами “Избранном”: три четверти его занимает чичибабинский монолог — проповедь “в жанре” исповеди. Как видеоматериал его почти ежегодно повторяют по харьковскому ТВ в день рождения поэта. Саму передачу и сняли в день его 70-летия.
Борис Алексеевич говорил перед камерой — почти не переводя дыхания — в течение тридцати семи минут и в завершение своего обращения (размышления? признания? завещания?) прочитал три стихотворения.
Мне неловко пересказывать этот монолог. Коротко говоря, весь он — о чичибабинской Вере, о той самой Глубине, которую он столько лет искал, но, обретя, не сумел и не захотел останавливаться в своем мучительно-счастливом поиске. Здесь в который раз Б. Ч. вспоминает и самодельную молитву, которой, как он любил говорить, научила его Зинаида Миркина: “Господи, как легко с Тобой, как тяжело без Тебя. Да будет воля Твоя, а не моя, Господи!” На самом-то деле “духовная тема” в этом монологе — скорее связующая нить: Борис Чичибабин говорит тут о своих человеческих надеждах-разочарованиях; подчеркивая, что он человек неполитический, касается политики; размышляет о нравах и, в целом, о времени.
Поражает, конечно, его отсердечная “детская” доверительность: обращаясь к очень многим (этой интонации он и придерживается), он одновременно очень интимен, как будто перед ним один человек, нуждающийся в искреннем, сочувствующем слове. Не сразу, но я догадался, кто это. И назвать этого “человека” человеком можно только с помощью блоковской цитаты: “О, Русь моя! Жена моя!”
Проповедуя, исповедуясь ли публично, Борис Чичибабин, естественно, пытается оформить свою личную религиозность в слова. И здесь опять проступает, измученная тяжестью мирского, его детская душа — изумленная пониманием непрерывающейся собственной греховности. Должен сказать, что размышления Б. Ч. о своем отношении к Богу и о религиозности в целом (как он ее переживал внутри себя и представлял умозрительно) неоднократно публиковались, и возможная реакция на них находится у меня где-то между смущенным недоумением и осторожным умилением...