Новый Мир ( № 10 2009)
Шрифт:
Дианка чудесная. На полгода младше Ани, то есть сейчас ей, подсчитываю, где-то около трех с половиной. Черненькая, темноглазая, она чуть-чуть напоминает того Сашку, который жил со мной в одной общаге,а посмотреть сейчас — так ни на кого из родителей не похожа. Глядит на меня искоса, с интересом: никогда раньше не видела таких странных людей. Явно хочет подойти поближе. Но Сашка держит крепко. Надо понимать, Ирка его как следует проинструктировала перед тем, как согласиться прийти.
— Все прививки прошли? — спрашиваю я.
— Не говори. — Ирка
Сашка дал бы — но Дианка сжимает глянцевую брошюру мертвой хваткой, точь-в-точь как папа ее саму: месть. Он виновато пожимает плечами. Сашка с Иркой разрешают дочке все, что не опасно для жизни, и они правы. А я никогда не умела воспитывать детей. И вообще, им куда меньше повезло.
Звучит мобилка, не моя. По больнице постоянно гуляют мелодии и шумы разнообразных рингтонов, иллюзорных привязок к несуществующему миру. Но это звонят Ирке. Глянув на определитель номера, она меняется в лице и со свистом вылетает в коридор.
Сашка смотрит заговорщически. Размыкает замок пальцев, переплетенных на тонком дочкином поясе. Дианка соскакивает с его колен и подходит ко мне.
— Сашка!.. — протестую я.
— Перестань. Все можно. Я говорил с твоим врачом.
Дианка взбирается на край моей кровати. Самостоятельная, непосредственная, смелая — девочка, растущая среди покладистых взрослых, которые всерьез считают ее человеком. Разворачивает передо мной рекламную брошюру, старательно выравнивая угол так, чтобы солнце не бликовало на глянце:
— Ты хотела посмотреть? Вот, смотри.
— Спасибо.
Во весь широкий разворот брошюры горит багровый закат. Висит над морем огромное малиновое солнце. Переливается багряными и лиловыми отблесками дорожка на гладкой морской спине. Черная птица перечеркивает небо зигзагом раскинутых крыльев.
— Можно листать? — спрашивает Дианка.
— Давай.
Она перелистывает страницу. На следующем развороте много снимков, подписанных мелким шрифтом на незнакомом языке. Но я и не собираюсь читать. Я смотрю картинки, и мне вполне достаточно. Вот зубчатая стена тропического леса под ярко-синим небом. Лагуна, сияющая изумрудной прозеленью. Белое здание отеля с голубой запятой бассейна у мраморного крыльца. Вид на море с балкона. Интерьер номера. Интерьеры ванной и туалета. Переворачиваем.
Стоп.
Тот же самый лес, только снятый на фоне заката. Что-то цепляет, царапает в этой зубчатой линии с черными разлапистыми ветвями на багровом. Смеющиеся парни и девушки на вечернем пляже — красивые, яркие, неоправданно знакомые. Они же за столиком в кафе с прозрачными стенами. Крупно — витрина с пирожными. И само кафе, круглый стеклянный домик, а у входа растет маленькое деревце, усыпанное пурпурными цветами...
— Здорово, правда? — говорит Дианка. — А еще там можно играть в мяч.
Перелистывает страницу. Я уже знаю, что увижу.
Не ошибаюсь.
Поднимаю глаза и вижу Сашку, он снова подобрался поближе вместе с табуретом и разглядывает картинки через дочкино плечо. Ловит мой взгляд и улыбается:
— Нравится? Хочешь, кинем за тебя монетку в море? И ты тоже когда-нибудь туда попадешь.
— Сашка, — говорю неслышно, — получается, оно действительно есть, такое место. Значит... это же все меняет, Сашка.
Смотрит недоуменно. Мне и не нужно, чтобы понимал.
— Давай монетку, — деловито напоминает Дианка.
Высвобождаю руку из-под одеяла и шарю на тумбочке в поисках кошелька. Натыкаюсь на пластиковую упаковку с пирожными: так странно, вот они лежат здесь, они, кажется, настоящие. Пожалуй, попробую одно, а там посмотрим с доктором, что будет.
Вытряхиваю мелочь в детскую ладошку:
— Держи. Только не забудь, хорошо?
Девочка поднимает мяч.
Размахивается и бросает — вперед и вверх, на багровый закат.
Терракотовый дагерротип
Милославский Юрий Георгиевич — прозаик, поэт, историк религии и литературы, журналист. Родился в 1948 году в Харькове. Учился в Харьковском и Мичиганском (США) университетах. В эмиграции — с 1973 года. Проза Ю. Милославского переведена на многие европейские языки. Живет в Нью-Йорке. В “Новом мире” печатается впервые.
Из “Харьковского” (2005 — 2008)
На памятник Тарасу Шевченке в Харькове
Станиславу Минакову
Тем, кто помнил меня молодым
дурогоном застольным в пельменной:
забывайте. — Исчез, яко дым,
яко воск от лица автогенной
сварки Божией, — тако дотла
расточился, до бренного пара —
и завис над Московской — с угла
на Сумскую, где мама упала,
оскользясь на камнях каблуком
босоножки немецкого лака;
но меня удержала.
Потом
все дивилась, что я не заплакал.
.................................