Новый Мир ( № 10 2013)

Впрочем, как было сказано, у всех советских военнопленных были весьма малые шансы на выживание. За всю войну, по германским данным, в плен захвачено более пяти миллионов советских солдат и офицеров, по советским официальным — менее четырех, что тоже немало. Судя по всему, немцы предпринимали все возможное, чтобы сократить их число, политика голода была намеренной, чтобы решить вопрос простейшим образом: нет человека — нет проблемы. Правда, к этому добавлялось вполне объективное обстоятельство: немцы просто не могли себе представить, что к ним в плен попадет такое количество советских солдат, не были к этому готовы (разумеется, последнее ни в коей мере не может служить оправданием их преступлений).

Несвежинскому удалось скрыть, что он еврей и командир, выдать себя за рядового по фамилии Нестеров и в сентябре 41-го сбежать из плена.

Капитаны вновь встретились друг с другом в Киеве почти год спустя после того, как вырвались из лап смертельной опасности. Что случилось с ними за это время? Костенко вернулся было в Харьков, где одно время жил до войны. Для того чтобы у читателя возникло какое-то представление об обстановке в этом городе, приведу отрывок из воспоминаний пережившего в нем мальчиком оккупацию биолога Владимира Соловьева: «Улицы очень быстро поменяли свои советские названия, вернув частично подправленные „девичьи”. Особенностью первых дней оккупации были т. наз. облавы, когда собиравшийся на базаре народ окружали („оцепляли”) с тем, чтобы выбрать нужных людей для отправки на работы в Германию. Процветали базары и люди, чтобы выжить, несли туда все представляющие интерес вещи. Причем, обычно шла не продажа товара, а обмен. Я помню, что нашу семейную реликвию — золотое кольцо двоюродного брата — выменяли на какое-то количество стаканов соли. И еще одним аналогичным занятием были походы в деревни и села, где вещи меняли на зерно» [4] .

Вероятно, Костенко начал заниматься чем-то подобным, но сразу не задалось, к тому же его там могли узнать, поэтому в марте 42-го он перебрался к родственникам в Киев. Точно так в советское время некоторые люди, по разным причинам опасавшиеся репрессий, часто меняли место жительства и благодаря этому кому-то удалось избежать ареста в самые тяжелые годы. В Киеве, согласно показаниям Костенко на суде, «работал на железной дороге в ремонтных мастерских рабочим три месяца, а в июне 1942 года встретил знакомого по службе бывшего начштаба 194-го полка Несвежинского». Тот после побега из лагеря для военнопленных оказался в Виннице, достал новые документы на имя Нестерова и по ним жил «у одной женщины», потом познакомился с другой. Та приехала в Винницу за продуктами, а уехала обратно в Киев с мужчиной, который у нее же и поселился.

На судебном заседании Несвежинский открыл никому не известный героический факт своей биографии, поведав судьям, будто сразу после побега в 1941 году, будучи в Виннице, участвовал в тамошнем подполье. Винницкое подполье я представлял себе исключительно по знаменитому фильму «Подвиг разведчика». Его герой — советский разведчик — был направлен под видом немецкого офицера в Винницу, где ему удалось разоблачить проникшего к подпольщикам провокатора и, прихватив с собой немецкого генерала (того самого, с которым в самой запоминающейся сцене пил «За нашу победу»), вернуться к своим.

Несвежинский, по его словам, занимался изготовлением документов для винницких подпольщиков. Ну мало ли чего он мог порассказать, лишь бы облегчить свою участь. Но его слова нашли неожиданное подтверждение. На одном из сайтов, посвященных Холокосту, приведены обнаруженные в госархиве Винницкой области «воспоминания чудом оставшегося живым М. Я. Лабельмана» о том, как «вместе с моими сыновьями… мы начали борьбу с ненавистным фашистским режимом, вступив в подпольную организацию… 16 декабря 1941 г. в квартире у меня… состоялось собрание, на котором присутствовали тт. Бевз, Несвежинский… и другие товарищи, фамилии которых я не помню. На собрании обговаривался вопрос о диверсионных актах на транспорте, на аэродроме и в части немецкого транспорта для истребления горючего... Тов. Азарашвили (2-й секретарь подполья. — Л. С. ) поручил мне достать части для подпольной типографии и штампы для выдачи документов» [5] . Лабельману удалось все это «достать», что подтверждено свидетельствами других подпольщиков, и, вероятно, с их помощью Несвежинский и сумел изготовить себе новые документы.

Случайная встреча сослуживцев в Киеве год спустя завершилась откровенным разговором. Нестеров-Несвежинский признался, что «занимается спекуляцией и хорошо живет». В этот момент он выполнял «поручение от какого-то немца купить ему охотничье ружье и бинокль». Костенко предложил свою помощь, она была принята, и вскоре после встречи он уволился с железной дороги и тоже «стал заниматься спекуляцией мелкими товарами и продуктами, выезжал для их покупки по низким ценам».

При этом капитаны умудрились числиться работающими — в немецкой фирме «Иоганн Келлер». Только числиться, на работу они не ходили вовсе. Первым туда пристроился Несвежинский, это случилось после знакомства с начальником цеха Шипером, тот «за вино и продукты» ставил отметку в его рабочую карточку. Вскоре и Костенко «получал там продовольственные карточки и даже зарплату».

«В городах частная инициатива… начала быстро разворачиваться, хотя и приняла несколько нездоровый, спекулятивный характер… Более или менее крупного капитала ни у кого не было. В таких условиях можно было создавать только такое предприятие, которое бы почти без первоначальных затрат давало сразу какой-то доход и обеспечивало быстрый оборот ничтожного основного капитала… Мелкие ремесленные предприятия росли буквально как грибы… Почти на каждой улице стали возникать рестораны и закусочные и магазины случайных вещей». Это описание Киева из мемуаров Л. В. Дудина «В оккупации» [6] наверняка напомнит читателю то ли времена нэпа, то ли начало девяностых. Оккупация, между прочим, означала очередной приход в Россию капитализма, а он у нас имеет свои характерные особенности, которые ни с чем не спутаешь. Обилие спекулянтов — одна из них.

«У нас было примерно тысяч по 150 от спекуляции», — признался Костенко в ответ на вопрос одного из членов трибунала. «Нет, это много, тысяч по пятьдесят», — поправил его Несвежинский. В любом случае деньги немалые, хотя неясно, о каких деньгах идет речь: то ли о советских рублях, то ли о карбованцах или об оккупационных марках. Советские дензнаки имели легальное хождение на оккупированной территории одновременно с немецкими оккупационными марками: за 10 рублей давали 1 марку.

Образ жизни подсудимых достаточно подробно исследовался членами трибунала. По-видимому, это объяснялось не столько требованиями закона, которыми в военных обстоятельствах можно было пренебречь, сколько интересом участников судебного заседания к необычному делу. Во всяком случае, от их внимания не ушли отношения капитанов с окружавшими их женщинами.

Согласно материалам дела, через Несвежинского Костенко познакомился с Порохняной и с сентября 42-го до февраля 43-го «с нею сожительствовал», после чего перешел к новой «сожительнице» — Звиняковой. Та, первая, за измену отомстила, по ее доносу во время очередной поездки «за товаром» его арестовали, и ему пришлось провести в полиции на станции Цветково трое суток. Оттуда товарным эшелоном вместе с другими арестованными отправили в Киев, но пока их вели строем на медкомиссию, чтобы отправить в Германию, он сбежал и продолжал как ни в чем не бывало жить в том же Киеве под своей фамилией. Везучий человек, что и говорить.

Читая обо всем этом, я не переставал удивляться — прочитанное слишком отличалось от той картины оккупации, которая представлялась мне по советским фильмам и книгам. Персонажами последней были немцы на машинах и мотоциклах, въезжавшие в мирные города с криком «Матка, яйки!», стойкие подпольщики и партизаны, которых время от времени предавали старосты и полицаи, и где-то на периферии — прочее население, стонавшее под игом оккупантов. Все это, конечно, правда, но не вся правда. Жизнь подавляющего большинства этого «прочего населения», как ни странно, продолжалась. Работали рынки и магазины, открывались столовые и рестораны, театры и кинотеатры, дети ходили в школу, работала почта. Потом жизнь в Киеве сильно ухудшилась, но это потом, впрочем, спекулянтов начавшийся голод никак не коснулся. А поначалу капитанам, и не им одним, казалось, что «новый порядок» надолго, и надо к нему приспосабливаться. Им это, в общем, удалось.

Забеспокоились герои моего повествования лишь в сентябре 1943 года, когда жизни под немцами приходил конец, фронт вновь приближался к Киеву — шла Донбасская наступательная операция, начиналась битва за Днепр, вот-вот должны были освободить Киев. Как бы капитаны ни процветали, они не могли не задумываться над тем, как будут объясняться, когда придет Красная армия. Вот почему, как написано в приговоре, «в начале сентября 1943 года Костенко вступил в киевскую подпольную партийную организацию», а затем привел туда Несвежинского. Случилось это после того, как Костенко познакомился с ремонтным рабочим железнодорожных мастерских Петром Васильевичем Рябошапка, представившимся ему как член бюро подпольного горкома партии. Рябошапка пригласил Костенко на явочную квартиру и предложил войти в подполье. Тот, не задумываясь, согласился «в целях реабилитации за свое двухлетнее бездействие в тылу противника». Ему дали партийную кличку «Чапленко» и 10 сентября ввели, как опытного кадра, в состав бюро Петровского подпольного райкома КП(б)У, а 20 сентября назначили начальником боевого штаба вооруженных отрядов подпольного горкома. Вскоре была введена еще одна должность начальника штаба (видимо, какого-то другого), и на нее в начале октября по рекомендации Костенко был назначен Несвежинский.