Новый Мир ( № 10 2013)

Горкома партии, как такового, в тот момент в городе не было по причинам, о которых еще скажу, и по указанию ЦК Компартии Украины с июля 1942 года функции подпольного горкома партии взял на себя Зализничный (Железнодорожный) подпольный райком партии. Секретарем райкома стал Александр Пироговский, до войны руководивший парткомом лесзавода, но капитаны по большей части имели дело с его фактическим заместителем Брониславой Петрушко (партийная кличка «Ольга»), в прошлом — начальником конторы обслуживания пассажиров Юго-Западной железной дороги. Таким образом, капитаны примкнули к подполью, хронологически третьему с начала войны подполью в городе. Для того чтобы понять, как герои моего повествования сразу, без проверки и без какого-либо опыта подпольной работы заняли столь высокое положение, нужно кратко рассказать о судьбе первых двух киевских подполий.

Разгром первого подполья

По решению ЦК КП(б)У в июле — августе 1941 года в городе для подпольной работы были созданы обком, горком и девять райкомов партии (основные и запасные), а также аналогичные комитеты комсомола. Уже в октябре почти все члены подпольных горкомов и райкомов были арестованы фашистами.

История киевского подполья — это, как можно понять из немногих о нем публикаций, история цепи предательств. Особенно часто мне попадалась в связи с этим фамилия бывшего секретаря Ленинского райкома партии Романченко. Из текста в текст переходит рассказ о том, как тот, встречая на улице знакомого, здоровался с ним за руку, для идущих за ним полицейских в штатском это был знак — и его арестовывали [7] . Познакомившись с опубликованными документами, я понял, что в этом рассказе, возможно, есть некоторое преувеличение, во всяком случае, для изобличения большинства коллег-партаппаратчиков в участии высокопоставленного предателя просто не было необходимости.

В первых числах октября 1941 года по городу распространили приказ фельдкоменданта об обязательной регистрации в течение 24 часов в помещении украинской полиции всех членов и кандидатов в члены партии, а также работников НКВД. В свою очередь, управдомам было предложено сдать в полицию списки указанных в приказе лиц, проживающих в их домах. В определенное приказом время к месту регистрации собралась толпа, образовалась очередь. Тут на глазах у изумленной публики из помещения полиции вышел Романченко, причем он был хорошо одет и, главное, держал себя непринужденно. Так, во всяком случае, сообщалось в совсекретной «Информации о состоянии работы Киевской подпольной организации КП(б)У от 26 березня 1943 р.» [8] , основанной на отчетах подпольщиков. Постепенно стоявших в очереди коммунистов зарегистрировали и отпустили домой.

Мои представления о преследовании коммунистов в немецком тылу вообще оказались несколько преувеличенными. Во многих городах от членов партии требовалось лишь зарегистрироваться в комендатуре, и их вполне могли оставить в покое. По подсчетам историка Бориса Ковалева, в каждом райцентре Калининской, Курской, Орловской, Смоленской областей добровольно пришли на регистрацию в немецкие комендатуры в среднем от 80 до 150 коммунистов. Большинство из них до войны были на ответственных должностях и в период оккупации продолжали работать на немцев.

Десять лет назад в Киеве опубликованы рассекреченные документы и в их числе показания некоего Ивана Шахова, допрошенного следователем госбезопасности 24 августа 1943 года [9] . Согласно протоколу допроса, в начале октября 1941 года его завербовало гестапо и направило под видом арестованного в камеру к другим заключенным. Там он узнал, что среди них был секретарь райкома партии Иван Михайлович Романченко. Тот «напевал веселые песенки, рассказывал, что до войны прекрасно жил, любил выпить и хорошо покушать, хотя и немного зарабатывал, но благодаря широким знакомствам умел хорошо устраиваться и мог все достать». К немалому удивлению Шахова, немедленно доложившего о том, какая птица залетела в темницу, 7 октября высокопоставленного коммуниста выпустили на волю. После своего освобождения он вновь встретился с ним, Романченко к тому моменту «получил новую квартиру» и «охотно рассказывал о себе, о том, как попал в окружение, как возвратился в Киев, как соседи по его дому были удивлены, что он жив, тогда как до его появления были слухи, что он якобы был убит немцами».

В другом опубликованном документе — докладной записке инструктора оргинструкторского отдела ЦК КП(б)У И. Миронова секретарю ЦК КП(б)У Д. Коротченко от 22 мая 1943 года «О киевском подполье» [10] — приводится свидетельство Скляренко, бывшего инструктора Петровского райкома партии, попавшего в окружение в сентябре 1941 года и возвратившегося в Киев, о службе Романченко в областной полиции следователем по политическим делам.

Вероятно, он и в самом деле сыграл свою подлую роль, однако вряд ли можно поверить тому, что исключительно «в результате предательства проходимца Романченко, знавшего в лицо многих подпольщиков, в октябре 1941 года гитлеровцы провели в городе массовые облавы и аресты. Были схвачены почти все члены подпольного горкома партии» [11] . В советское время его имя было едва ли не единственным именем из числа коллаборационистов, которое было дозволено упоминать, и потому, скорее всего, историки тех лет просто повесили на эту фигуру все провалы подполья.

Немало партработников вернулось в Киев из окружения, позже к ним присоединились освобожденные военнопленные из числа тех, кому посчастливилось быть украинцами. Все они в самом прямом смысле уходили на фронт из одной страны, а вернулись в другую. Это ведь был целый слой людей, принадлежащих к партноменклатуре. По идее, все они, как честные коммунисты, должны были немедленно включиться в борьбу с оккупантами. На деле же одни решили, что советская власть больше не вернется, и после легализации так или иначе приспособились к существующему положению вещей, другие — не поверили обещаниям немцев и прятались от них, то и дело меняя место жительства, третьи — заняли выжидательную позицию. Словом, немногие из вернувшихся пополнили партийное подполье.

Правда, подпольным группам, со слов того же Скляренко, трудно было установить связь между собой. Кто-то из оставленных для подпольной работы просто испугался за свою судьбу и за близких. Был случай, когда жена одного из подпольщиков спустила в унитаз несколько килограммов тола, предназначенного для взрыва водокачки. Возникли проблемы с оставленными на явочных квартирах запасами продуктов, предназначенных для подпольщиков, — оставленных, разумеется, на первое время, никто ведь не думал, что оккупация продлится долго, — так называемые базы питания, некоторые из их владельцев просто присвоили продовольствие.

Была еще одна причина провала подполья первого призыва, для меня совершенно неожиданная. «Тов. Калмыков встретился на бульваре Шевченко с работником обкома т. Куликом... Он сказал, что „с подпольной организацией связаться нельзя, что на этой работе были оставлены евреи, которые почти все арестованы”» [12] . Поначалу я просто не мог поверить в достоверность этой информации, покуда не узнал, что руководителем запасного, дублирующего горкома партии был назначен Семен Бруз. Он обладал столь ярко выраженной еврейской внешностью, что просто не мог на улице появиться. Хозяин конспиративной квартиры на Александровской Слободке, где тот должен был скрываться, выгнал его из дому, хорошо, не донес.

Как так вышло, понять не могу. Неужели, зная об отношении немцев к евреям, органы пошли на сознательную провокацию? Впрочем, возможно, что при формировании партийного подполья (в отличие от оставленных агентов НКВД) власти просто забыли об этом. Да и кто мог предположить, что через десять дней после оккупации Киева, 29 октября 1941 года немцы расстреляют в Бабьем Яре 33 тысячи киевских евреев?

То, что случилось с киевскими евреями, ныне всем известно. Менее известно то, что Бабий Яр был ответом немцев (пусть и, так сказать, асимметричным) на уничтожение Крещатика. Нацистская пропаганда, в свою очередь, приписала эти взрывы евреям. 24 сентября 1941 года в два часа дня произошел мощный взрыв в магазине «Детский мир», от детонации сработало взрывное устройство в соседнем здании, где размещалась немецкая комендатура. Взрывы продолжались в других домах, начался пожар, быстро распространившийся из-за сильного ветра. Пожар длился несколько дней, и от большей части Крещатика — одной из красивейших улиц предвоенной Восточной Европы — остались руины. Груда кирпичей на месте «Детского мира», построенного в начале века как доходный дом одного из страховых обществ, одни стены от символа старого Крещатика — здания Городской думы со шпилем, увенчанным скульптурным изображением покровителя Киева — архистратига Михаила (в советское время в думском здании располагался обком партии, а скульптуру заменили пятиконечной звездой).

До сих пор остается загадкой, кто именно и как заложил в дома взрывчатку и привел ее в действие. Загадки нет лишь в том, что это не имело никакого отношения к оставшимся в Киеве евреям, старикам, женщинам и детям, которым нацистская пропаганда немедленно приписала взрывы. И конечно, взрывали не немцы, на которых советская пропаганда позже свалила происшедшее, изобразив его как очередное варварство фашистов. Взрывы, жертвами которых оказались, помимо немцев, и многочисленные мирные жители, — дело рук оставленных в тылу агентов НКВД, имена которых до сих пор не названы (только в период «хрущевской оттепели» впервые проговорились о причастности киевского подполья к взрывам). «Взорвав Крещатик вместе с немцами, они так злорадно потирали руки, что даже не догадались придать этому патриотическую окраску, а немедленно свалили вину на врагов, — писал Анатолий Кузнецов в романе „Бабий Яр”. — <…> Но был еще один, самый зловещий аспект Крещатика: обозлить немцев для того, чтобы, озверев, они сняли чистые перчатки в обращении с народом. <…> И немцы на это клюнули. Свой ответ на Крещатик они обнародовали тоже спустя пять дней, а именно — 29 сентября 1941 года» [13] .