Новый Мир ( № 11 2009)

Мы вышли на волю и снова вспомнили о весне.

И тут же увидели странную пару. На лавочке в сквере сидел старик в каракулевой папахе, фасон которой Рудаков определил как “до первого мента”. За ним, сурово озираясь по сторонам, стоял плечистый молодой человек, похожий на полевого командира.

Старик поманил нас пальцем, в руках у него была большая бутылка виски.

— Это — можно, — сказал он, перехватив мой недоумённый взгляд, — нельзя только сок перебродившего винограда.

— Или так, — подытожил Синдерюшкин.

— Сын у меня завтра женится, — сказал старик. — Мне тревожно.

Я подарил ему лесопилку, но, чувствую, это не для него. Хорошая лесопилка, вместе со складом. Но сейчас кризис, и это не для него. Как думаешь?

Мы скатились по мокрым ступеням в метро, и тут я вспомнил, что забыл на лавочке свёрток. Я говорил с разбойниками, и разбойники уже потрошат заграничный дар — это было ясно. С разбойниками всегда всё ясно.

Итак, я с ужасом понял, что забыл свёрток.

Но только выбежал из метро, как увидел полевого командира, стоявшего у машины. Он протянул мне ком крафтовой бумаги:

— Велел ждать, сказал, что ты наверняка вернёшься. Не бомба там, нет?

Многих стоило усилий, чтобы не перекрестить его на прощание.

И вот мы ехали в полном вагоне метрополитена, раскачиваясь и провисая на верхних поручнях. Но это не создало никакой неловкости, а даже скоротало время долгой дороги на ту самую окраину, где жил наш приятель.

Лишь какая-то женщина, качаясь на поручне рядом с ними, продолжала начатый неизвестно с кем разговор:

— ...Все же сейчас про Москву это неверное утверждение. Народ сильно перемешался. Центр уехал на окраины, окраины стали центром, а на Смоленке живут люди из Сургута. Вполне однородный город вышел, хотя не всякая однородность приятна. Вот лет двадцать назад — да. Заехала в Солнцево, а там девушки в выходной день фланируют по улице в сапогах и цветастых платьях, с травинками в зубах, а парни идут им навстречу с гигантскими магнитофонами наперевес…

— Знаешь, — сказал я, — всё-таки я засомневался. К нему в гости заедешь — сплошной расход будет. Потом проснёшься один, без памяти, а на кухне, как в известном фильме “Брильянтовая рука”, капитан милиции что-то жарит. Мясо там или бифштекс с яйцом.

— Нет-нет, всё будет зашибись! — отвечал Рудаков. — Хлеб и зрелища, пляски и народные ансамбли!

— То есть, типа, там мангалы стоят, усатые шашлычники в кепках, льётся рекой кахетинское и Солоха с монистом на шее пляшет? — всё же сомневался автор. — Мы с тобой говорим о высокой философии, а окружает нас правда жизни. Нет, если бы я задавил советским танком Хайдеггера, уныло бредущего просёлочной дорогой, — вот тогда бы да. Или у обочины непременно отдыхал бы Зигмунд Фрейд и время от времени, обмакивая перо в тушечницу, лёгкими взмахами руки чертил что-то на пергаменте…

— Пойми, — отвечал Рудаков, — всё дело в восприятии действительности. Одни служат в танковых войсках, нюхая отработанный соляр, а другие стоят на палубе торпедных катеров и вдыхают морскую волну и солёный воздух.

На конечной станции метро нас приняли две барышни. Барышни были одеты в зелёно-белые комбинезоны и в руках держали что-то соответствующее цвету.

Я подумал, что это продавцы полосатых палочек, ходячая реклама сигарет, и профилактически запыхтел своей трубкой, пустив в их сторону клуб ароматного дыма.

Однако ж барышни приблизились и заявили:

— Мы знаем, что вам нужно!

Рудаков отвечал, что пожил, стар, слабосилен и к тому же не способен к оплате. Синдерюшкин ковырялся носком ботинка в асфальте, а я злобно курил.

— Нет, — не унимались они. — Вот смотрите: майонез!

Меня передёрнуло.

— Нам не нужен майонез, — сдерживаясь, отвечал я.

— Глупости! Нужен. Вот смотрите, какие мы стройные! — сказали барышни, отчего-то похлопывая по своим округлостям и даже оглаживая их.

— Нет-нет! — отступили мы на шаг. — Мы не хотим никуда его добавлять!

— Его не нужно добавлять! — обрадовались зелёно-белые. — Вы будете его есть просто так! Просто так! Из пакетика! Смотрите, мы надрываем краешек...

Тут мы не стерпели и бросились по тропинке мимо тех домов, что риэлтерами зовётся “дешёвая панель”. Скоро начался лес, отделяющий одно городское пространство от другого.

Я уже как-то был в этом лесу, когда пришла мода целовать дубы.

Тогда один прогрессивный журналист призывал опроститься и приникнуть к корням. Некоторые принялись целовать дуб на Тверском бульваре, но эстетам этого было мало. Эти принялись целовать кору дуба повсеместно — в садах, парках и лесах. С этим я ещё разобрался и всё наверстал.

Поэтому мы выехали в этот лес рядом с окружной дорогой и целовались с дубами всю ночь напролёт, для того чтобы быть ближе к корням и не терять связи с почвой. Некоторые особо ветреные девушки целовались и с ясенями и с берёзами. Основательные в своей жизни мужчины, разумеется, ограничивались дубами.

Но видели бы вы эти ясени!.. Это такие ясени, такие... Такие, что — ух! Сам бы поцеловал, еле сдержался.

А в это время все просвещённые граждане нашей страны смотрели конкурс “Евровидение”. С этим “Евровидением” каждый год происходит всё то же, что и с сошествием Благодатного Огня (прости, Господи!), — все собираются, начинают глазеть в телевизор, тревожиться, что будет...

И вот наконец удовлетворённо отваливаются в кресла: “Отстой! Слава богу, дрянь — всё как раньше. Будем жить!”

А тогда, на целовании дубов именно в этих местах, у меня и начались приключения.

Когда я решил купить себе воды с пузырьками, то уже понял, что дело неладно. Очередь передо мной не убывала — это как рой пчёл жужжали мокрые школьники, у которых был Последний Звонок. А в День Последнего Звонка, как известно, в моём городе творятся необычные вещи. Выпускники школ ходят повсюду в белых майках, дерутся с милиционерами и купаются в фонтане Парка культуры имени Горького. Эти — только готовились, покупали пиво, пили, покупали снова и бегали на задний двор магазина.