Новый Мир ( № 11 2010)
Шрифт:
“В середине января 1916 года Борис Пастернак сошел с поезда на станции Всеволодо-Вильва Пермской железной дороги…”
Денис Ахапкин об исследованиях творчества Бродского, его юбилее и юбилейных публикациях. Беседу вела Татьяна Косинова. — “ Cogita!ru . Общественные новости Северо-Запада”, 2010, 22 июня <http://www.cogita.ru>.
Говорит петербургский филолог Денис Ахапкин: “Бродский не вел дневников систематически, как, скажем, его друг, замечательный поэт и филолог Томас Венцлова, который ведет дневник и иногда из него литературные цитаты публикует различным образом — устно, в каких-то выступлениях и т. д. <…> Но есть отрывочные записи биографического характера. Они есть и здесь, в Петербурге. Его архив хранится в Публичной библиотеке [Российской
В Рукописном отделе библиотеки приятно работать — он открыт к общению. Я довольно много времени там провел, работая с этим архивом. Если взять каталог архива, то в нем можно увидеть, что часть материалов помечена как „открытые” буковкой „о” и часть как закрытые. Причем эти материалы в каталоге минимально описаны. <…> И видно, что там, например, под таким-то номером в такой-то папке записи дневникового характера, два письма тому-то и стоит буковка „з”. Вот к этим закрытым материалам получить доступ невозможно в Публичной библиотеке, это правда. Но это лишь небольшая часть архива”.
Дмитрий Бавильский. Уроки морозных каникул. Мишель Монтень. “Опыты”. — “Новая Юность”, 2010, № 2 (95) <http://magazines.russ.ru/nov_yun>.
“Каждому старшекласснику хочется побыть немного Печориным. Вот и я, рассорившись со своей девушкой, бежал в деревню, затворился в снегах, превратив звенящее от мороза одиночество (уральские зимы крепки солдатскими объятиями), от которого не скроешься, в уединение , прихватив с собой в избу двухтомник „Опытов” Монтеня — и пару виниловых дисков. Кажется, именно тогда впервые мне удалось выпасть из социума; встать на свой собственный путь развития. Ведь раньше я был как все, а после этих дней вдруг понял: сознание определяет бытие, а не наоборот — как нам говорили в советской школе”.
Екатерина Барановская. Алиса в 3D-сятом царстве. — “Альтернация”, 2010, № 6 <http://www.promegalit.ru>.
“Итак, Алиса в латах — не девочка, но и не мальчик. Она — андрогин/ангел…”
Павел Басинский. “Я не выдвигаю версий. Я хочу показать, как это было...” Известный критик и прозаик написал книгу об уходе и смерти Льва Толстого. Беседовал Дмитрий Бавильский. — “Частный корреспондент”, 2010, 5 августа <http://www.chaskor.ru/culture>.
“Расхожее представление о якобы безнравственности Толстого исходит из его ранних дневников, которые он сохранил для того, чтобы все (кто их прочитает) знали, какой он был в молодости гадкий, безнравственный, но вот, дескать, и такого „жалкого” человека не оставил Бог. Это крайняя степень морализма, обостренной совестливости, а мы воспринимаем это как безнравственность”.
“Растрогал тот факт, что Софья Андреевна ни разу не была за границей. Не знаю почему, но очень растрогал. Ведь она была женой самого знаменитого писателя, „первой леди” русской литературы. И всю жизнь прожила в Москве и Ясной Поляне, лишь однажды выехав в Киев к сестре и в Крым к умиравшей матери”.
Владимир Березин. “Выживут писатели-клоуны и сценаристы”. — “Соль”, 2010, 2 августа <http://www.saltt.ru>.
“Ровно двадцать лет назад в „Литературной газете” была напечатана статья под названием „Поминки по советской литературе”. Ее автор Виктор Ерофеев произносил там речь за столом, уставленным едой и закусками, потому что люди, интересовавшиеся литературой и делавшие литературу в ту пору, жили неплохо. Казалось, что литература будет вечной, как вечно почетным будет звание писателя. И вот Виктор Ерофеев вершил не надгробную, а застольную речь. Именно что это ситуация была такая, будто люди пришли с похорон нелюбимого человека в тепло; отряд хоть и заметил потерю бойца, но на перспективы это не повлияло. И вот в тепле, с блинами и водкой поминают покойного. Спокойное умиротворение разливается по телу, и наступает странное облегчение. <…> Парадоксально то, что через двадцать лет оказалось, что слухи о смерти советской литературы несколько преувеличены”.
“Дело в том, что претензии к советской литературе нужно выстраивать очень осторожно, потому как начнешь гоготать, подбоченясь, показывать пальцем, а окажется вдруг, что какие-то толстые и гайдары цепляют за душу, а, наоборот, попытка перенести в страну родных осин европейский экзистенциализм окажется безнадежно вторичной. Окажется, например, что начнет кто-то переписывать Набокова, а выйдет гаже, чем былой роман про домны и мартены”.
“Так вот: все гораздо хуже. И не в отдаленном будущем, а в настоящем и даже немного прошедшем. То, о чем писал Ерофеев, было не концом советской литературы, а началом конца литературы вообще. И не через следующие двадцать, а через ближайшие пять лет мы не узнаем этот литературный мир”.
“Бродский будет омузеиванию, обронзовению сопротивляться всегда...” Беседу вела Татьяна Косинова. — “ Cogita!ru . Общественные новости Северо-Запада”, 2010, 28 мая <http://www.cogita.ru>.
Интервью с Ниной Поповой, директором Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме. Интервью записано на юбилейном “Вечере с Бродским” в Фонтанном Доме 24 мая 2010. “Я до сих пор ужасаюсь тому, насколько огромна пустота, образовавшаяся после его отъезда. Когда приходят журналистки молоденькие и говорят мне: „Да. Он уехал? И как он там устроился?” Понимаете, это же провал полный”.
Дмитрий Бутрин. Общество совершенной памяти. — “ InLiberty.ru /Свободная среда”, 2010, 20 апреля <http://www.inliberty.ru>.
“Представьте себе общество, значительная часть членов которого (не 0,3 — 0,4%, как в XIX веке, и не 2 — 3%, как в XX, а десятки процентов) имеют собственный полноценный архив, в котором зафиксированы почти все их коммуникации с внешним миром. Да, сейчас мы говорим именно о письменном архиве — но учтем, что речь идет о фиксации почти любых письменных коммуникаций, от дружеской записки до эссе, от протокола деловых переговоров в мессенжере до любовных писем — с пока еще небольшими вкраплениями фотографий. Но уже в течение десятилетия-другого развитие электронных коммуникаций должно неизбежно привести к гораздо более детальному документированию всей человеческой жизни”.
“Слишком многое в человеке построено на стирании, выцветании памяти, причудливом процессе сохранения важных и неважных подробностей и забвении — именно личная история определяет ощущение „я”. Теперь представим себе невероятную жестокость мира: современные информационные технологии — это во многом и есть ожидавшаяся фантастами „машина времени”, возвращающая в прошлое”.
Дмитрий Быков. Закон Трифонова. — “Известия”, 2010, на сайте — 27 августа <http://www.izvestia.ru>.
“Трифонов никогда не писал об этом быте как таковом — главным открытием его московской прозы был широчайший исторический фон, контекст, из которого вырастали гротескные картинки тогдашнего жадного копошения: такой-то обменялся, такой-то достал стол красного дерева, — но все это происходило в молчаливом присутствии великих и ужасных теней. Прошлое было рядом, счеты сводились до сих пор, споры народовольцев из „Нетерпения” звучали пугающе актуально, и выходило, что революция была ярче, лучше, осмысленней, чем все эти „Предварительные итоги”. Единственным итогом истории, по Трифонову, был человек — общество всегда безнадежно; и девятнадцатый год выковал лучшую породу людей, нежели шестьдесят девятый. Люди семидесятых постоянно мечтали о „другой жизни”, грезили ею, потому что в этой было уже невыносимо душно, — отсюда их интерес к эзотерике, изображенный Трифоновым так точно, саркастично, а все-таки и сочувственно. Этой другой жизни не было, в нее было не прыгнуть: единственной альтернативной реальностью была история русской революции. Историей Трифонов жил, неутомимо ее осваивая, и парадокс заключается в том, что на нем эта тенденция прервалась, как отрезало”.