Новый Мир ( № 12 2005)
Шрифт:
Если бы в начале событий ЭВМ попросили бы выдать данные, каким должен быть лидер масс, она бы ответила: лет 35, из простой семьи, католик, семьянин, много детей, работяга, желательно массовой профессии, например электрик, желательно — из Гданьска. И обязательно с верфи имени Ленина.
Звонит Десантник. Кричит — как будто я глухой:
— Вы едете или нет?
Иногда Эмиль обращается ко мне как к парторгу журналистов — на вы.
Как
Мифы складываются на бегу. Оказывается, в той демонстрации участвовал и молодой Лех. Он поклялся, что погибшим поставят памятник. Его арестовывали, волокли от проходной, а он стучал ботинком об асфальт и кричал: “Здесь будет памятник!”
И вот — свершилось! Три гигантских, до небес, креста возвели в рекордно короткие сроки. У проходной верфи. В отмеченном каблуками Валенсы месте.
Интерпресс пригласил заграничных журналистов в Гданьск на торжества.
Едут все. Даже болгары.
Нас притормозило посольство.
Вместе с Лосото отправляемся к Птичкину.
Тот стучит кулаком:
— Культпоход на их спектакль устраивать не будем! И учтите: если кто…
— Не надо пугать! После того, как я… на лодке… из Москвы до Архангельска…
Птичкин смотрит на меня ошалело: какая лодка? при чем здесь Архангельск?
Из посольства едем к тассовцам.
Федя виновато улыбается: вечером он уезжает в Гданьск. Мы остаемся...
Столпотворение у проходной верфи пришлось смотреть по телевизору.
В Союзе его не показывали.
Олег ездил в Москву. Вернувшись, рассказывает:
— Прихожу в редакцию. Останавливают, спрашивают: как там? Рассказываю, а кадровик подходит и стучит по плечу. Вы, говорит, польских митингов не устраивайте.
А Польша захлебывается пьянящим восторгом протеста.
— Мы насчитали двадцать типов забастовок, — делится Петрович. И загибает пальцы: — Предупредительные — раз, оккупационные — два, суточные — три, студенческие, итальянские, сидячие, читательские…
В Интерпрессе нас донимают:
— Где же ваши репортажи, панове?
Время коротаем на Литовской.
Под дробь телетайпов строим из себя джеймсов бондов.
Петровичу надоедает наш треп, и он отрывается от донесений:
— Между прочим, в Ченстохове сейчас…
— Что? — кидаемся к нему.
— Стакан красного.
В родных пенатах наконец стали публиковать мои обглоданные, как косточки, заметки.
На проводе объявилась Вера, старшая стенографистка:
— Толя, с тобой Новиков хочет переговорить.
— Пора начинать! — трубил Николай Григорьевич. — Выбери завод. И чтоб был передовой. Ты понял?
Не без труда отыскал фабрику, которая не бастовала.
Спрашиваю у пана директора:
— Что было для вас самым важным в последние дни?
Пан отвечает:
— Чтобы фабрика выпускала продукцию.
Вставляю в репортаж.
Интересно, думаю, поймут? Догадаются, что здесь творится, если главное для фабрики — работать?
У Ларька свои заботы.
Отплясав на выпускном балу, Оксана уехала в Москву и поступила в медицинский.
Освоилась быстро, а главное — выдержала испытание анатомичкой. Даже сфотографировалась на фоне кучи костей и сухожилий, бывших когда-то человеческим телом.
Живет — одна.
Ларисе приходят в голову ужасные сюжеты, и она каждый вечер звонит в Москву.
— Ну что ты себя напрягаешь? — говорю я. — Она же разумный человек.
Егор тоже добавляет хлопот.
Мать не находит места, пока он — господи, уже в третьем классе! — гоняет мяч возле синагоги.
Как-то, вернувшись затемно, сообщил:
— Дядя Ян в “Солидарность” вступил. Мне Рысек сказал.
— И что? — Я сделал вид, что не удивился. — Они все в “Солидарности”.
— Дядя Ян там начальник, — продолжал интриговать сын.
Я ушел в гостиную и включил телевизор.
Мечислав Марциняк — сама непроницаемость — сообщал об очередном ЧП.
Побоище в автобусном парке. Водители, вступившие в “Солидарность”, подрались с теми, кто не вступил. Милицию вызывали.
Может, им маршруты делить? Одни — для членов “Солидарности”, другие — для остальных.
Хотя “остальных” все меньше и меньше.
Еду в Карлино.
Там на буровой выстрелил и загорелся фонтан нефти.
Пожар тушили месяц. Наши приехали — из Полтавы.
Спрашиваю у них, не было ли напряженности. Как-никак, а большинство коллег — в “Солидарности”.