Новый Мир ( № 12 2005)
Шрифт:
— Ну, давай знакомиться, человек божий!
— А вы кто?.. — насупился я.
Тут в коридор выбежала Санечка и повисла на шее у Деда Мороза.
Мне стало стыдно, что я не узнал сразу Ивана Матвеевича и принял его за какого-то Деда Мороза, которого и на свете-то не бывает. Ну прямо как маленький.
Оказалось, что деревню так замело снегом, что Иван Матвеевич выбрался оттуда только на танке. “Ребята из части подбросили”, — сказал он просто.
“Ничего
Потом мы все сели за стол и стали пить чай с вареньем из Ельшат. А посреди стола стоял мамин пирог с черной смородиной. Иван Матвеевич хвалил пирог, а мама — варенье.
Вечером мы с папой пошли провожать Иван Матвеевича и Санечку на вокзал. Там творились такая толкотня и неразбериха, что папа погрустнел и задумался. Ведь у Санечки с дедушкой еще и билета не было. Дедушка сказал папе: “Смотрите за детьми, а я попробую к воинской кассе пробиться…”
Санечка еще раньше рассказывала мне, что ее дедушка был на фронте разведчиком и даже брал языка . Так что взять билет ему, наверное, ничего не стоило, и мы спокойно отошли в сторонку, а папа нас загородил от толчеи.
Над нами был репродуктор, он объявлял номера платформ, поездов и просил, чтобы провожающие не оставляли у себя билетов отъезжающих.
Мне захотелось что-то подарить Санечке — срочно, сейчас. Я порылся в кармане и — вот удача! — нащупал притаившийся там стеклянный шарик. Я нашел его прошлым летом на одном необитаемом острове, куда мы плавали с папой на катере.
Я положил шарик Санечке в ладонь:
— Это тебе на память…
— Волшебный?
— Еще какой! И волшебный, и секретный… Спрячь, а то укатится…
Санечка сжала шарик в ладони.
— А у меня пустенько в карманах… Но я тебе молитвочку подарю, мне бабушка ее всегда на ночь пела. Эта молитвочка тоже секретная. Никому не сказывай… — Она вздохнула и зашептала мне в самое ухо: — Шла Божья Матерь, своим сном присыпати… Божья Матерь в ногах, Пречистая в головах… ангели по бокам… ангели-хранители, храните… храните Алешеньку-душечку… с вечера до полуночи, с полуночи до света, со света до конца века… Аминь!
Только Санечка успела выдохнуть таинственное “аминь”, как вернулся дедушка Иван Матвеевич.
— Ну что?.. — сказал он. — С Богом!..
И мы тут же влились в поток людей, который повлек нас куда-то в промозглое и темное ущелье. Это был подземный переход. Я старался крепко держать Санечку за руку. Папа шел впереди, а Санечкин дедушка за нами — в боевом охранении, как сказал он. Но нас все равно толкали чемоданами и сетками, и я, как мог, отпихивался. К счастью, мы скоро выбрались наверх.
Я жадно вдохнул железнодорожный воздух, пахнущий углем. На перроне кто-то рассыпал конфетти.
Тут дрожь пробежала по вагонам… Папа поднял Санечку на руки и подал дедушке, который уже стоял в тамбуре.
Поезд бросил нам в лицо снежную пыль и ушел на север.
Далекая птица
К наследию Александра Сопровского и интерпретации его творческих установок наш журнал обращался неоднократно (см. “Новый мир”, 1992, № 3; 1998, № 3).
В декабре этого года — пятнадцать лет со дня его трагической гибели.
Публикация Татьяны Полетаевой.
* *
*
С. Гандлевскому.
Передо мной пуста бумага,
Вина три литра на столе,
Товарищ спит, забвенье благо
Средь оттепели в феврале.
Придут весенние тревоги,
Уже недолго, не спеши,
Еще устать успеют ноги
От резких выходок души.
С утра и до седьмого пота
В гортани воздух, кровь в груди,
И только светлая работа
Устало брезжит впереди.
* *
*
Туман заплачет — и стволы
Шершавые лиловых сосен
То отряхнутся ото мглы,
То скроются во мгле белесой.
Так жизнь — или, точнее, быт
Нас учит, несмотря на лица,
Что время всех освободит,
Желающих освободиться
Ото всего, чем жизнь полна:
От пробуждения ночного,
От кома в горле, слез без сна,
От тела своего пустого.
И звуки, что проснутся вдруг,
Величье смысла обретая,
И дрожь коленей, бедер, рук,
И груди скорлупа пустая.
Ни тех часов жалеть не след,
Ни что оборвалась дорога,
Ни слез бесценных, ибо нет
Цены им: так их было много.
1987.
* *
*
Ты любишь город мой, когда