Новый Мир (№ 2 2008)
Шрифт:
“Для души у меня — поэзия символистов и тех, кто был предсимволистами. Тютчев, например. Между прочим, он очень хорошо понимал античность и Древний мир. Он писал в стихотворении „Цицерон”, как „оратор римский” „застигнут ночью Рима был”. Это о конце античности. Видимо, для Тютчева „ночь Рима” как-то соединялась с трудными путями России. <…> Времена-то наступали последние... Поэзия Тютчева мне очень близка. Потом — Иннокентий Анненский”.
“Вы имеете в виду стихотворение „Бессонница, Гомер, тугие паруса...”? Я спокойно отношусь к этому поэту”.
“Ну, Пелевина, конечно, не читаю (смеется). Я люблю мемуары. То, что нынешние люди пишут о прошлом ”.
Тема
Говорит Александр Даниэль (“Мемориал”): “Беда, однако, в том, что мы все это говорили [в период „перестройки”] не только и не столько потому, что хотели всерьез осмыслить прошлое, а потому, что нужен был козырь для решения политического вопроса — о преступном происхождении власти. При этом, думаю, большинство тогдашних „борцов за историческую правду” действовали искренне, не отдавая себе отчет в своих мотивациях, это просто был такой самообман. А власть пятится, пятится, в обе стороны пятится, пока не упирается спиной в изначальную дату — 25 октября 1917 года. Тут происходит путч августа 1991 года, который проваливается. И интерес к глубокому осмыслению собственной истории у народа моментально исчезает. Могу назвать точную дату, когда эта тема ушла из массового сознания: в ночь с 21 на 22 августа 1991 года. Интерес к прошлому и вообще к идеологическим и мировоззренческим вопросам моментально исчез: все внимание сосредоточилось на текущей политике и еще на экономических проблемах, на бизнесе”.
Говорит Андрей Немзер: “Что становится самым модным в последнее время у продвинутой части населения? Постмодернистская концепция о том, что все, о чем мы здесь говорим, — это игра. Абсолютизация большого стиля, Гройсово балаболство и сорокинская пропаганда национал-социализма и большевизма. Я имею в виду „Месяц в Дахау”, „Голубое сало”, „День опричника”, где смакуются насилие и уничтожение человека. Есть еще и физиологический напор: идет возгонка того, что Шаламов ненавидел почти так же, как правящую партию и систему. Возгонка блатного мифа: радио „Шансон”, орущее из каждой дыры, поэтизация блатарей. Вспомним, что это такое (для Шаламова) — „Очерки преступного мира”. А все 90-е годы и сегодня у нас идет поэтизация этой мрази на самых разных уровнях”.
Мишель Уэльбек. “Мои книги не надо читать в школе”. Беседу вел Леонид Клейн. — “ПОЛИТ.РУ”, 2007, 21 ноября <http://www.polit.ru>.
“Вообще надо помнить, что все романисты после Бальзака были обречены на то, чтобы как-то позиционировать себя по отношению к этому писателю, в том числе и Флобер. Конечно, „Госпожа Бовари” написана прекрасно, Флобер выработал удивительный стиль, но все-таки настоящим отцом французского романа можно назвать Бальзака”.
“Знаете, существуют французские романы, в которых нарисована оптимистическая картина мира. Только редко это хорошие романы. Например, Жюль Ромен писал оптимистические тексты, но нельзя сказать, чтобы это было превосходно. То есть „Поль и Виржиния” — это все-таки удача, но странно называть это романом. Там отсутствует конфликт. Но если искать оптимистов, то, наверное, нужно… Нет, это сложно”.
“Я считаю, что мои книги, конечно, не надо читать в школе. До тринадцати лет по крайней мере. Есть много авторов, которых можно читать в раннем возрасте. Мне кажется, что и в Кафке дети мало чего поймут. Я, например, в детстве читал Жюля Верна. У меня даже мысли не было читать Бальзака”.
Елена Фанайлова. Из дневника лета 2006 — 2007. — “ TextOnly ”, 2007, № 23 <http://textonly.ru>.
Ларс фон Триер превращается в женщину
Никто этого не замечает
Все кричат, что он провокатор и не любит Америку
Пропади она пропадом
Ларс фон Т. следует за своею Анимой,
Женской душою, как говорят отцы-основатели,
Он испытывает жестокие мучения
Стигматы появляются на его теле,
Как у католических святых и полоумных,
Никто этого не замечает.
Сладострастно пишут о несчастных актрисах.
Даже моя подруга, неглупая женщина
С феминистскими замашками,
Утверждает, что он наслаждается
Девичьими увечьями.
Блядь, да он же рыдает, как первоклассница.
У художника смех и слезы так близко.
..............................................
(“Маша и Ларс фон Триер”)
Алексей Филимонов. Эротизм смерти у ОБЭРИУтов. — “Топос”, 2007, 8 ноября <http://topos.ru>.
“Тема смерти — длиннее самой смерти. Она как змея, кусающая себя за хвост. У ОБЭРИУтов она стала заглавной и ведущей. Как писал Г. Адамович, смерть — это тема, которой не избежит никто. <…> Они зачерпнули слой фантасмагорейской реальности, на которую обычно закрывают глаза, называя абсурдом — злой нераспознаваемостью, и в этой роковой схватке с непреодолимыми обстоятельствами ОБЭРИУты вышли победителями…”
Ревекка Фрумкина. Археология советской цивилизации. О новой книге Мариэтты Чудаковой. — “ПОЛИТ.РУ”, 2007, 23 ноября <http://www.polit.ru>.
“Аркадий Гайдар считался детским писателем, поэтому все, что было издано, я прочитала не позднее лета 1941 года. По меньшей мере три его сочинения мне запомнились тем, что я не понимала, что в них сказано: это „Военная тайна”, „Голубая чашка” и, как это ни покажется странным, „Тимур и его команда”. „Голубую чашку” я перечитала через много лет и поняла, что этот пронзительно-грустный текст просто не предназначен детям, хотя, замечу, „по нему” в свое время была сделана хорошая детская передача (сегодня придется добавить — радиопередача ). А остальные повести? Разумеется, в „Тимуре” я, девятилетняя, не могла по-настоящему разглядеть тот моральный пафос, который быстро сделал эту повесть в большей мере фактом жизни, чем литературы. Но я никак не могла отождествить себя с героиней — девочкой Женей, почти моей ровесницей, и это меня задевало. Как обыкновенная девочка может сама поехать с дачи в город да еще остаться ночевать в незнакомой квартире? Это же не „Дети капитана Гранта”, где все и должно быть необыкновенно и даже фантастично, ведь Гайдар — это про нас, — значит, про меня тоже?.. „Военную тайну” я и вовсе отказывалась принять как повествование о реальной жизни <…>”.
“Слоган „ история сама расставит все по своим местам ” — отнюдь не безобидная благоглупость. По местам — удачно или неудачно — исторические события расставляют историки, в том числе — историки культуры. Чудакова напоминает о том, что для многих участников культурного процесса 50-х — первой половины 60-х гг. мученическая смерть „без права переписки” и посмертная реабилитация казненных близких были сильнейшим личным переживанием. „ Я все равно паду на той, на той единственной гражданской ” — это на самом деле поминальная молитва по погибшим родным, от которых поэт отказывается отрекаться”.
См. также отклик на книгу М. Чудаковой в “Книжной полке Владимира Губайловского” в январском номере “Нового мира”.
Вячеслав Харченко. Поэтическое разъединение. — “РЕЦ”, 2007, № 47, сентябрь (“17 поэтов в сентябре”) <http://polutona.ru>.
“Интернет — великий соединитель — неожиданно создал ресурсы, которые позволяют поэту поддерживать постоянный контакт со своими читателями. Однако диалог в Сети происходит выборочно. Свои беседуют со своими. Только в редком случае пересекаются с представителями других поэтических школ”.