Новый Мир (№ 2 2009)

в пустой больнице подколодной

и в прочих выспренних сетях

в хрустальном чувственном бреду

и в разговоре полуночном

неведомо в каком году

ты более чем полномочна —

я к телефону подойду

* *

 *

все разрывается, теряется и гибнет

нет ничего и жизнь не удалась

стоишь однако ровно и спокойно

а вот и нет ругаешься и плачешь

или вот так спокойно все темно

прохладно может быть а может просто холодно

нет все равно стоишь сидишь лежишь

терзаешься вопишь и материшься

и плачешь и опять-таки орешь

смотри вокруг вокруг иная жизнь

стоят сидят лежат рыдают

и носом хлюпают и сопли утирают

ты никому не сделал ничего

* *

 *

именно с краю, а не посредине

толкаются и гундосят

то ли молятся некой машине

то ли добро приносят

полагают: и там и там

чем сильнее шум

тем скорее заметят там

назначат властителем дум

рассуждая о суете

нарываешься на разговор

пусть его навязали те —

тут будет разбор

в красоте, говорят, в чистоте

в неожиданности и свободе

вроде: вот они, те и те

почему-то друг друга навроде

утомили, совсем утомили

хорошо еще не побили

ну зачем мне эти права

когда нынешняя классификация

непоследовательна и крива

* *

 *

пока энергия распада

тебя незримо стерегла

мы было рады, ты был рады

и прочий зимний листопад

а вот когда уже туда уж

и прочий замуж невтерпеж

тогда действительно мы замуж

но мир хорош

Паспорт моряка

Жадан Сергей Викторович родился в 1974 году в г. Старобельске Луганской обл. Окончил филфак Харьковского педагогического университета. Поэт, прозаик, драматург, переводчик с немецкого и белорусского. Пишет на украинском языке. Произведения переведены на немецкий, английский и многие славянские языки. Лауреат национальных и международных премий. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Харькове.

1

С середины марта зима совсем отошла и на берег начали накатывать

теплые туманы. Ночью воздух был темный и прозрачный, как мытые бутылки зеленого стекла, но ближе к утру с моря поднимался туман, заполняя собой пустые пирсы. На несколько часов часть Крыма исчезала в густом влажном воздухе. Туман был настолько тяжелым, что слышно было, как он распадается на капли. Первыми в городе просыпались пьяницы и торговцы овощами. Они выбирались из постелей, натягивали на себя свою надежную мужскую одежду — турецкие джинсы, мятые пиджаки и разбитые кожаные ботинки, искали свои сигареты, выходили на кухню, пили кипяченую воду из чайников, открывали окна и впускали туман в свои теплые со сна помещения. Мокрый воздух быстро наполнял комнаты, оседая на весь этот устойчивый быт сорокалетних мужчин — на кожанки, запасные части к автомобилям и подвешенные к потолку старые велосипедные колеса, печально вращавшиеся на сквозняке, как флюгера.

На улицах было пусто, только собаки грелись возле винных подвалов и книжных магазинов, охраняя пыльные полки с портвейнами и прилавки со старыми стихами. Где-то около шести торговцы выкатывали на улицу тележки с товаром и тащили их на рынки. Кое-кто останавливался прямо на перекрестках и оставался раскладывать свой товар. За ними выходили рабочие, уборщики и просто случайные проститутки, которые бродили по городу, стараясь попасть в собственные квартиры, ошибались адресами, не узнавали улиц, заходили в чужие дома, здоровались с незнакомыми тенями, легко исчезающими в темноте, отдаваясь шагами на мокрой мостовой. Из баров с игральными автоматами выбрасывали последних ночных посетителей, те беззаботно вставали и тянулись к своим норам, забывая все ночные проигрыши и приключения. Попадали домой, будя детей и жен, таскались по общим коридорам, забирались в шкафы с одеждой, укладывались спать в старых, пожелтевших от времени и любви ваннах, били посуду из поддельного хрусталя, резали вены тупыми бритвами, пили чай — густой и сладкий, как туман с моря, читали прошлогодние женские журналы, включали радио и слушали прогноз погоды, не веря во все эти слухи о возможных наводнениях, землетрясениях и скором приближении лета. После этого на улицу выбегали дети и мчались в школу, оставляя в тумане длинные глубокие коридоры.

В восемь часов открывались первые лавочки. Сонные продавщицы снимали засовы, отпирали навесные замки и впускали в магазины уличных собак, те забегали внутрь и укладывались под полками с консервированной кукурузой и золотым луком, лежали, тепло дыша и согревая своим дыханием сырые магазины. Продавщицы поднимали жалюзи на окнах, помещения освещались первыми солнечными лучами и наполнялись жуткой радостной музыкой, какую обычно крутят на коротких волнах. Скоро привозили свежий хлеб и молоко, грузчики весело переговаривались между собой, собаки поднимали головы и недоверчиво осматривали мужчин, заносивших с улицы еще горячий хлеб. Потом в магазины заходили старые женщины, покупали хлеб и консервы, незаметно выскальзывали на улицу и возвращались в свои дома. Туман поднимался вверх, и солнце прогревало крыши. Стены домов и листья винограда влажно набухали, как выстиранное белье. Вдоль берега стояли полупустые санатории, столовые, тянулись пустые парки, корпуса пионерских лагерей, мертвая весенняя территория, давно не ремонтированные дома с казенной мебелью и тяжелыми, начиненными жиром и солодом холодильниками, которые ночью тяжело подергивались, будя обитателей потусторонними звуками.

Бесконечные заборы между деревьями, сторожа на пропускных пунктах, плющ на кирпичной кладке стен, солнечная пыль на мертвых памятниках, полустертые надписи, сохранившиеся еще с семидесятых, — мартовские курорты, как ночные вокзалы, жили воспоминаниями о лучших временах, о крикливых толпах, в марте все это вызывает легкую ностальгию и ненавязчивое отвращение, затянутые дождем и просушенные солнцем покинутые города, население которых выехало, оставив после себя множество личных вещей — на них теперь время от времени натыкались охранники и квартирные воры.