Новый Мир ( № 2 2013)
Шрифт:
Параллельно тому, как у государства появляются новые инструменты, возможности и теории регулирования, у экономики возрастает сложность — так что теория и практика регулирования постоянно отстают от рынка и оказываются бесполезными. Всемирный финансовый кризис во многом был порожден новыми технологиями кредитования, новыми финансовыми инструментами, свойств которых, а также последствий их масштабного применения регулирующие органы не знали, — поскольку никогда с ними не сталкивались [8] .
Отсюда и постоянное чередование эпох «регулирования» и «дерегулирования». Сначала выясняется, что свободный неуправляемый рынок развивается не так безболезненно, как хотелось бы, государство бросается его регулировать, создаются
Всемирный финансовый кризис 2007 — 2009 годов несомненно мотивировал политиков во всех странах мира вмешиваться в экономику и создавать новые контуры регулирования — проблема лишь в том, что мотивация чего-нибудь регулировать бежит быстрее появления надежных методик регулирования. Поэтому кризис несомненно породит новые «госпланы», неэффективность которых придется констатировать в будущем.
Правда, если отвлечься от проблем экономики, то можно увидеть, что надежды на преодоление капитализма через усиление государства могут развиваться в рамках культурно и политически ориентированной философии, которая считает, что облик капитализма определяется не столько его экономическими отношениями, сколько устройством власти и другими культурно-политическими характеристиками. Если так, то новое государство, новая общественная система могут изменить дух общества, даже оставаясь на базе прежней экономики. Если воспользоваться марксистской терминологией, то речь идет о том, что «надстройка» может собственными силами преодолеть «буржуазность» экономического базиса. Или — если воспользоваться терминологией Андрея Фурсова, автора книги «Колокола Истории» — функции капитала преодолеют его субстанцию.
В этом контексте надежды левых на усиление роли государства — частный случай более общей тенденции в российской (и мировой) общественной мысли, заключающейся в тщательном отслеживании того, как в западном обществе решаются самые разнообразные социальные проблемы. Поскольку на Западе можно увидеть, что идет борьба с нищетой, поиск путей социального развития, максимизируется занятость, вводятся социальные ограничения предпринимательской деятельности, взысканные с предпринимателей доходы перераспределяют в пользу трудящихся и поскольку все эти явления считаются «духовной собственностью социализма», то тем самым можно констатировать, что капитализм приходит к самоотрицанию [9] .
Подобный подход уже неоднократно давал возможность некоторым авторам — в частности, таким уважаемым, как немецкий социолог Ральф Дарендорф или американский специалист по менеджменту Питер Дракер, считать, что нынешнее постиндустриальное общество уже является посткапиталистическим. Дарендорф, считающийся автором термина «посткапитализм», мотивирует это свое мнение тем, что сегодня утратили былое значение классические конфликты буржуазии с пролетариатом, уступив место более важным конфликтам в политической сфере. Дракер, также написавший в начале 1990-х годов книгу под названием «Посткапиталистическое общество», считал, что посткапитализм наступил, поскольку ведущее место в экономике занимают не собственники, а носители знаний.
Несомненно, общество очень сильно меняется, и нынешние капиталистические страны не похожи на себя же столетней давности — достаточно вспомнить про разрешение однополых браков. Но если все-таки оставаться на тех позициях, что капитализм — это экономика наемного труда и рынка, то искать его «смерть» нужно не в усилении или «гуманизации» государства, являющегося регулирующей надстройкой над экономикой, но в самой экономике и ее фундаментальных элементах — таких, как собственность, найм и рыночный обмен.
Кстати, вполне возможно мнение, что все социальные и даже «социалистические» тенденции в современном западном обществе могут считаться не симптомами гибели капитализма, а доказательствами его жизнеспособности и адаптивности, даром что в «социализме» обвиняли даже Барака Обаму.
В левой литературе распространено мнение, что множество социальных достижений современного западного общества, трудовые и социальные гарантии, вообще вектор на гуманизацию общественных отношений во многом объясняются исключительно влиянием Советского Союза и других социалистических государств. На Западе далеко не все признают это влияние — так что в вопросе об истоках гуманизации Запада царят такие же жесткие разногласия, как в оценке роли СССР в разгроме Гитлера. У западных авторов общим местом является утверждение, что социальное государство «придумал» Бисмарк задолго до большевиков. К тому же у каждой страны имеется собственная драматическая история борьбы за социальные гарантии, и, скажем, применительно к Франции о ней можно узнать в замечательной книге Робера Кастеля «Метаморфозы социального вопроса», в которой много говорится о чисто французских дискуссиях на тему бедности и всеобщего пенсионного обеспечения, об идеях Великой Французской революции, но ничего не говорится о влиянии СССР.
Во всяком случае, о социальных функциях современного государства можно сказать то же, что и об общем процессе его усиления: пока они не разрушают или не модифицируют экономический базис рыночной экономики, они не ведут к новому, посткапиталистическому обществу.
За всемирный кибуц
Сегодня, как и 100 лет назад, можно найти труды многих левых мыслителей, мечтающих о построении нового общества на основе самоуправления и коллективной собственности, — в ходу такие термины, как «кооперативы», «производственные ассоциации», «народные предприятия» и даже «народный капитализм».
Идея это старая — ее истоком является кооперативное движение, возникшее в Европе в середине XIX века. Получившее «литературное освящение» в хрестоматийном романе Чернышевского, кооперативное движение нашло «высшую политическую санкцию» в «кооперативном плане» Ленина — в ряде статей о необходимости развития кооперации, являющихся частью так называемого «ленинского политического завещания».
Впрочем, в России идеи кооперативной экономики продвигали многие замечательные мыслители. Например, Дмитрий Менделеев, бывший не только химиком, но и видным теоретиком промышленного развития, предполагал, что русская промышленность лучше бы развивалась не капиталистически, а за счет «складочного капитала».
Системы рабочего самоуправления предприятий внедрялись в социалистической Югославии — по «официальной легенде» после разрыва со сталинским СССР тогдашний видный деятель югославской компартии Милован Джилас стал перечитывать Маркса и обнаружил, что классик, говоря о социализме, имел в виду не столько госсобственность, сколько добровольные ассоциации работников. К этой же идее пришли в социалистической Чехословакии во время «пражской весны» — тогдашний министр экономики Ота Шик предлагал создавать «советы трудящихся предприятия».
Среди тех, кто сегодня в русскоязычном пространстве продолжает эту традицию и печатно пропагандирует идею народных предприятий, можно назвать философа Александра Бузгалина, экономиста Феликса Клоцвога, доктора технических наук Леонида Гриффена, ученого-любителя Юрия Халезова и даже бывшего председателя Госплана Эстонии Валерия Паульмана. В середине 1990-х годов с лозунгом «народного капитализма» выступил Святослав Федоров — известный офтальмолог, занявшийся политической деятельностью и создавший Партию самоуправления трудящихся. Но, наверное, самым систематическим и упорным пропагандистом идеи народного предприятия является Вадим Белоцерковский — литератор, правозащитник, в прошлом — эмигрант и сотрудник радио «Свобода». В его трудах можно найти подробную разработку контуров общества, построенного исключительно на коллективной собственности [10] .