Новый Мир (№ 4 2007)

Здесь мы с неизбежностью подходим к теме конституционной монархии. Ее часто считают какой-то неполноценной, искусственной формой. Действительно, монарх ни за что не отвечает, ничем не рискует, а всем заправляют те же политики, что и в республике, и действуют те же парламентские механизмы. За монархией остается только символическая функция. Почему-то считается, что символическая функция — вообще не функция, что это только национальный туристический бренд, что это дополнение к флагу и гимну и ничего более. Но символическая сфера — это полноценная сфера человеческого существования. Вообще финальный переход многих европейских держав к конституционной монархии естественен именно в силу амбивалентности, структурной подвижности института монархии как такового. Это же относилось и к России — и психологические подвижки к этому были: и в период Смутного времени, когда велись переговоры о воцарении Владислава, и в регентство Софьи, и в период “женского” правления после Петра. Как необходимый структурный элемент монархии очень рано выделяются институты регента, престолонаследника, канцлера, боярской думы, палаты лордов, сейма etc. Постепенно монарх становится одним из субъектов политической жизни, причем в некоторых странах — задолго до буржуазных революций. Так монархия органично расслаивается на символическую, представитель­скую составляющую13 и — собственно властную, функциональную, прагматическую.

Таким образом, конституционная монархия — это своего рода противоядие в отношении культа власти, силы, началолюбия. Если в полицейском участке, в кабинете мэра, в воинской части, в школе висит портрет монарха, который не правит, это означает, что вся аффектация власти, вся ее напыщенность, весь агрессивный пафос государственности и могущества обращаются в совершенно безобидную фигуру человека, который этим не располагает, но зато законно обладает первенством чести. Причем обладает по традиции, а не в силу своей мнимой гениальности или великого государственного ума. Между тем канцлер или премьер-министр, который и концентрирует в руках реальные рычаги власти, остается навсегда фигурой номер два, а может быть, даже номер три, после наследника престола или королевы-матери. Реальная власть в глазах народа становится нанятым, временным управляющим, совершенно прагматическим, служебным институтом. Так хотя бы символически у власти вырывается ее ядовитое жало, ее тотальное самолюбование. В этом случае пиетет перед силой, перед начальственной мощью, каковой пронизывает публичную сферу России, становится просто неприличным. Неприличным становится преклонение перед бюрократом номер один, когда есть законный монарх, в фигуре которого и концентрируется пафос национальной гордости, пафос единства с историей и традицией. Этот монарх никого не подавляет, поэтому он может воплощать всю нацию. Отмечать день рождения Сталина или иного тирана — противоестественно, а день рождения неправящей королевы или короля — приятно и вполне по-человечески. Неправящий монарх, таким образом, переводит в идеально-условный план весь этот очень опасный пафос государственного величия. Так что это — очень важная “символическая” функция…

Остается сожалеть, что в России такая модель пока невозможна. Невозможна, поскольку отсутствует монархическое сознание, которое, по справедливому замечанию Ивана Ильина, есть особая правовая традиция. Монархиче­ская традиция в России не успела перейти в стадию конституционной монархии — помешал 1917 год, но общественное сознание было к этому переходу готово. Теперь же нация слишком хорошо запомнила уроки “отца народов”, а в анархические 90-е слишком хорошо усвоила легитимность силы, чтобы принять и понять конституционную монархию, требующую очень тонкой правовой культуры, даже своеобразного аналитизма общественного самосо­знания. Между тем и республиканских традиций, как во Франции и США, у нас нет — в государственной сфере после 1917 года не было ничего, что не вызывало бы сомнений в подлоге народного волеизъявления, не говоря уж о глубокой нравственной порочности власти. Таким образом, тема реставрации монархии обречена быть вечной темой России, равно как и опасения в ее подложности…

Псков.

st1:metricconverter productid="1 См" 1См /st1:metricconverter .: Ильин И. А. О монархии и республике. — “Вопросы философии”, 1991, № 4, стр. 131.

2Там же, стр. 133.

3Ильин И. А. О монархии и республике. — “Вопросы философии”, 1991, № 5, стр. 118.

4Соловьев С. М. Сочинения. Кн. st1:metricconverter productid="5. М" 5. М /st1:metricconverter ., “Мысль”, 1990, стр. 9.

5Там же.

6Филарет действительно был поставлен на патриаршество при содействии Лжедмит­рия II (Тушинского вора), но в 1619 году Собор русского духовенства подтвердил его полномочия.

7“Повесть о царе Аггее”. — В кн.: “Звездочтец. Русская фантастика XVII века”. Библиотека русской фантастики. Т. st1:metricconverter productid="2. М" 2. М /st1:metricconverter ., 1990, стр. 51.

8“Сказание о древе златом и златом попугае”. — Там же, стр. 147.

9Северная Корея это, кажется, опровергает. Но ведь и Ким Чен Ир при жизни отца прямо не назывался наследником, и его место в системе было формально обусловлено во­все не тем, что он сын вождя, а тем, что он — “любимый руководитель” (так его называли в северокорейских СМИ). С другой стороны, у такого вождя, как Ким Ир Сен, и сын должен быть не шалопаем, а ответственным работником, преданным делу партии. И уже на бытовом уровне само собой подразумевается, что дело переходит от отца к сыну, вполне по конфуцианской схеме.

10Пикер Генри. Застольные разговоры Гитлера в ставке германского верховного командования (1941 — 1942). Смоленск, “Русич”, 1993, стр. 155.

11Там же, стр. 154.

12Там же, стр. 355.

13Имеется в виду не та представительская функция, которой обладает палата общин. Монарх представляет свой народ перед лицом других наций, представляет его в человече­ской истории. Наконец, он представляет его перед лицом Бога — символически, когда участвует в богослужении особым чином, скажем, облачившись в рубище, публично совершает чин всеобщего покаяния… Разве не верили, что царь может отвести от народа беду свои­ми молитвами и добродетелями и, наоборот, навлечь беду своими неправдами?

Этот странный гражданин

Краснова Марина Алимхановна — литературовед, переводчик. Окончила химический факультет МГУ и аспирантуру Литературного института им. А. М. Горького. Публиковалась в журналах “Октябрь”, “Новое литературное обозрение”, “Литературная учеба”; в последнее время — частый гость на страницах “Нового мира”.

Трудно поверить, но в этом году исполняется девяносто лет дяде Степе.

Несмотря на возраст, он живет-поживает, участвует в общественной работе, ходит на торжественные собрания, получает пенсию как ветеран МВД, пользуется льготами как пенсионер-москвич, его чествуют по праздникам, ведь он — фронтовик, участник Великой Отечественной войны.

И хочется понять, что же это за человек, у которого так много за плечами, человек, всем знакомый с детства.

Можно было бы по аналогии назвать дядю Степу представителем “культуры- st1:metricconverter productid="2”" 2” /st1:metricconverter , как некогда “главным баснописцем культуры- st1:metricconverter productid="2”" 2” /st1:metricconverter назвали С. Михалкова, сочинившего поэму о дяде Степе, но это уж слишком просто.

В. Паперный, предложивший концепцию двух типов культуры, сменяющих во времени друг друга, конечно, лукавил. Утверждение, будто он намеренно избегает оценок и даже названия для типов культур выбрал абсолютно нейтральные, не очень искренне: под “культурой- st1:metricconverter productid="1”" 1” /st1:metricconverter без труда угадывается культура авангардная, тогда как под “культурой- st1:metricconverter productid="2”" 2” /st1:metricconverter — тоталитарная.

И пусть дядя Степа полностью вписывается в эстетику тоталитаризма (ведь и первая часть поэмы о нем впервые вышла в журнале “Пионер” в 1935 году и книгой в 1936-м), он достоин отдельного разговора.

Так кто же такой этот дядя Степа, чье имя сделалось нарицательным, и в каком мире он живет? Эта поэма вряд ли имеет что-либо общее со сказкой, перед нами, пусть с элементами гиперболы, произведение донельзя реалистическое. Попусту, что ли, упоминается реалия из реалий — дворовые ворота, вещь ныне забытая, а когда-то непременная: ворота запирали на ночь и возле них до самого утра дежурили дворники, столь же непременные, как ворота.

Пример важен еще и потому, что сам предмет приобретает тут дополнительные смыслы, сообразно характеру времени: “В культуре 2 повсюду возникают непереходимые границы, — пишет В. Паперный. — Строчки популярной в 30-е годы песни — „Эй, вратарь, готовься к бою, часовым ты поставлен у ворот, ты представь, что за тобою полоса пограничная идет” — довольно точно передают отношение культуры к границам”1.

Так что проблемы решаются куда уж серьезнее. А раз перед нами не сказка, то и судить о герое нужно исходя из этого.