Новый Мир (№ 4 2007)
Шрифт:
Многие из тех, кто воспринимает его как прямую декларацию, пишут: “класс! подписываюсь”, “умная вещь”, “как будто мои мысли подслушаны”, “как грустно и как верно”. Другие оскорблены и отстаивают иную позицию: “Феминизм — это фригидность и потребительский консьюмеризм, старающиеся выглядеть осознанным выбором”.
Возмущаются и собственно феминистки: “В плане „прямого действия” ясен вполне очевидный вред от этого текста. Даже по здешним комментам ясно, что люди в основном воспринимают феминизм как мужененавистничество, декларацию женской ущербности, обиженности и претензий ко всему белу свету, и стихи Елагиной они без малейших сомнений зачисляют в доказательства своего мнения”.
Словом, большинство читателей
Прежде чем выяснять истинные намерения автора, хочется вернуться к предыдущей ее книге1. В своей рецензии Оксана Богачевская (“Одолевая светобоязнь” — “Новый мир”, 2005, № 12) так определила нерв этой поэзии: “<…> странная диалектика бытия заключается в том, что любящая, верная душа почему-то не может здесь насытиться и воплотиться в полноте. Почему-то всегда так оказывается, что для того, чтобы ей выжить здесь, в этом инертном пространстве, надо научиться не любить, не ждать, не верить, словом — не жить ”.
“Женская лирика… тяжелый случай”, — брюзжит в одном из стихотворений Елагиной издатель, не воспринимающий всерьез “замшелую ветошь”. Но не только над ним иронизирует лирическая героиня — над собой тоже. Не в нем, дьявольски сверкнувшем очками, дело — дело в тотальном смещении духовных координат, в общекультурном фоне, на котором “неактуальный” поэт выглядит фигурой комической, а уж взыскующая любви поэтесса — тем более. Неактуальная? За этим следует ответный жест — игра в юродство, когда можно обозначить свою роль, назвавшись “пожилой клоунессой”.
“Гелиофобия” — замечательное автоироническое название для книги. Спрятавшись за научным термином (а означает он не что иное, как светобоязнь), Елагина ставит простой диагноз окружающему миру: боязнь любви. Но еще это книга о том, как в беспросветную жизнь врывается световое пятно, оно же — чудо. Но если любовь — это чудо с участием двоих, то почему тот, другой (а у нее он “камень”, или целый “сад камней”, или “инопланетянин”), так боится света? Вся трагическая раздвоенность лирического “я” Елагиной — в том, что она пытается решать принципиально неразрешимый вопрос о возможности чуда именно логическим, причинно-следственным путем. Разность потенциалов и создает необходимое напряжение меж двумя полюсами ее поэтики — верой в ту самую любовь и пониманием ее недостижимости. Во многом знании — много печали, оттого каждое стихотворение на первый взгляд выглядит трагическим. Но маску “клоунесса” выбрала двустороннюю и в следующий момент поворачивается к нам светлой половиной. Забываешь о разуме и веришь в чудо — наступает просветление.
Если “Гелиофобия” — вся о поисках любви, то первая же строчка книги “Как есть” поиски исключает: “Господь не дал любви, но дал певучий дар”. Вот такое начало координат, а дальше нужна ориентация на местности. Куда идти теперь — “с бунтарским языком и знаньем несвободы”, как жить в той реальности, где нелюбовь — не грех, а всего лишь общая установка?
Мне кажется, ключ к творческому методу Елагиной надо искать в композиции книги, в ее общей структуре. Первая часть, “Точка зрения”, — это написанное традиционным стихом исследование состояния счастья-несчастья, где снова поют дуэтом чувство и рассудок, но голос рассудка теперь становится ведущим. Жизнь вообще трагична, уверяют нас, и говорим мы “на непересекающихся языках”, и “понимания не предусмотрено”, и “плюшевый пыльный пафос” по этому поводу смешон. Значит, вывод повторяется и счастье — только в неведении?
Но все не так просто. Если в “Гелиофобии” образная система отчетливо строится на системе оппозиций: свет — темнота, знание — незнание, свой — чужой, то в книге “Как есть” подобная картина мира автора уже не устраивает. Говоря ее же словами, “пересмотра требует с внесением сущностных правок”. Героиня использует своего рода аутотренинг, набор аффирмаций:
Это значит одно: пора изменить хоть что-то
В отношениях с миром. Конкретно себе задачу
Обозначь и действуй, как на равнине пехота,
Изменяя рельеф. И систему мифов в придачу.
Любимый тезис психологов: не можешь справиться с ситуацией — измени свое отношение к ней. Поэты могут поступать по-разному — например, затвориться в хрустальной башне или, напротив, мимикрировать и слиться с толпой. Елагина же пробует просто заменить формальную логику диалектической. “Ни да, ни нет — вот чистая интрига!” — и тогда вместо противопоставления высвечивается взаимодополнение, инь и ян, две стороны одной монеты. И если не фиксироваться на непродуктивной позиции “обиженной”, то обретаешь новый шанс. “Ждет неслыханный улов / Тех, кто враз сменил коня” — так автор пытается совместить “бумажное пепелище” и “пространство с названием точка ру”, решая таким образом главную тему — тему поэта и языка.
Посреди родной речи
старухой с разбитым корытом
сидишь, пригорюнясь,
и дальше что делать —
не знаешь…
Актуальная задача Елагиной — найти адекватный язык самовыражения для человека, воспитанного на правильной речи и не видящего для себя возможности от этого языка отказаться, но и не желающего выпасть из стремительно меняющейся речевой ситуации. Шаги по освоению возможного поэтического пространства без отказа от самоидентификации — вот увлекательный внутренний сюжет книги. Напряжение здесь возникает уже потому, что поэтесса, оттесненная на культурную периферию в силу принадлежности к поколению, привыкшему говорить и думать еще на старом языке, в реальной жизни работает на TV, где манипулируют уже языком новым. В этом смысле она не является социальным маргиналом, к тому же кое-что знает о вкусах и запросах современной аудитории.
Вторая, совершенно неожиданная часть книги, откуда я и взяла стихотворение “Феминизм...”, не случайно названа “Логика драматургии”. Если жизнь такова, какова она есть, и никакими поэтическими заклинаниями ее не исправить, то именно “знанье несвободы” позволяет автору стать сознательным участником пьесы, живущей по собственной логике, смело в эту логику всмотреться и, более того, как бы встроиться. “Сменить коня”, включиться в эти игры, игры “свободы”, снова надеть маску. Не хотите традиции — получайте верлибр.
Удивительно, но именно верлибр помогает Елагиной совершенно освободиться и сыграть себя “другую”. Верлибр вообще форма, требующая ответственности. Так вот, она вполне за себя отвечает, ее высказывание весомо и парадоксально. Ключом ко всему разделу мне показалось простое с виду стихотворение “Глажу ночные рубашки”. Здесь вещи, эти “патологические долгожители”, превращаются в домашний некрополь, банк памяти. Наглаживая ворох чиненого-перечиненого белья, героиня вспоминает об ушедших — матери, подругах. Финальная строчка — “а европейцы, говорят, / вообще не гладят нижнее белье — / экономят электричество”. Экономия электричества, она же экономия души, — разве это не главная “фишка” нового времени?
Стихотворение “Кольца” хочется процитировать целиком:
О, серебряный экуменизм правой кисти!
Санскритской мантрой украшен мизинец,
греческий строгий меандр
язычески поблескивает на безымянном,
а христианское реченье
по-хозяйски возлежит на среднем.
И всем хорошо.