Новый Мир (№ 4 2009)
Шрифт:
А российский журнал “Архитектурный вестник” представляет на своих страницах новое правительственное здание, построенное по проекту Михаила Хазанова. Расположенное на берегу Москва-реки, сверкающее стеклом фасадов, отмеченное издали просматриваемой круглой башней с венчающим ее перевернутым усеченным конусом и содержащее в себе атриум высотой 54 метра, оно предназначено высшей областной элите. Я согласен с рецензентом в оценке этого сооружения, которое он считает объектом нового поколения, способным стать “маяком” для подобных зданий других регионов, которые в свою очередь пожелают возвести такие атриумы и, быть может, даже повыше него. И все же, все же, все же... Я думаю, нетрудно понять причину, по которой губернатор столичной области Борис Громов — как пишет рецензент — “несколько раз пытался избавиться от атриума” (буквально “оторвать его”). Ведь кому, как не губернатору, известны все боли подопечной территории. Власть знает, сколько здесь недостает детских садов, сколько школ не имеют спортзалов и бассейнов, как теснятся граждане в коридорах пенсионных учреждений и нотариальных контор и так далее, и так далее. Есть в этом средоточии бюрократии вызывающее противопоставление всему остальному
Я полагаю, что у губернатора не случайно возникла некая тревога по поводу высоты атриума. Не областной это замах — федеральный. А почему он все-таки согласился с ним, тоже вполне понятно. Разве устоишь перед таким мощным зрелищем? Оно сногсшибательно. Возможно, даже в большей мере, чем атриумы американского архитектора Джона Портмана, которые я видел в Сан-Франциско и Атланте. Он первым в середине 1960-х стал строить в своих отелях пространства многоэтажной высоты.
Я отдаю должное подвигу авторов, представляю себе, каких усилий стоила реализация столь дерзкого замысла, и вместе с тем понимаю, какое огорчение причиняют им ковровые дорожки и прочие атрибуты, сопутствующие областному чиновничеству. Но разве они не знали, кому предназначено их творение? Верю — со временем оно послужит воспитанию вкуса в среде функционеров региональной власти, однако боюсь, что в ближайшем будущем высота атриума поспособствует формированию завышенной ее самооценки и, как следствие, росту “тарифов” за оказываемые услуги. Я хочу сказать, что не сочувствую социальной составляющей данной созидательной акции, лицезреть которую позволено далеко не каждому. О том же свидетельствует в одной из своих публикаций Григорий Ревзин: “Дом Правительства вы никак не посмотрите — там охраняемый периметровый километр, и никого не подпускают <...>. Генерал Громов по роду предшествующей деятельности перепутал Дом Правительства с военным лагерем”.
Автор первого эпиграфа заметил 169 лет тому назад, что “русские вельможи любят пускать пыль в глаза, поражать роскошью и позолотой”. Такая любовь широко демонстрируется и в наши дни. Дело это, по-видимому, генетическое. Архитектура усердно служит ему, начисто забывая о своей социальной ответственности. Элитное жилище, элитные рестораны, элитные офисы — все это являет собой элитное зодчество, контрасты которого с тем, чем располагает подавляющее большинство россиян, разительны в еще большей мере, нежели разность доходов.
Далеко ли то время, когда западное общество высокомерно именовалось у нас потребительским? Однако оно вместе с тем и производило все, в чем нуждалось. К тому же здесь оно озабочено не только благополучием своего высшего слоя — решаются проблемы, обеспечивающие интересы людей разного достатка. В США существует множество федеральных и штатных программ, поддерживающих граждан с низким доходом. Они не только субсидируют жилище, но и предоставляют нескупую помощь многодетным семьям, бесплатные продукты питания нуждающимся и так далее.
Конечно, я не утверждаю, что тут нет бедных, не устроенных в жизни людей. Но общество, стремящееся обеспечить свою социальную стабильность, думает об этих людях и помогает им. Можно ли это сказать о российской элите? Ее потребительство, равнодушие к окружающим, демонстрация роскоши, мотовства и излишеств, в том числе в архитектуре, в своих крайних проявлениях заслуживают другого названия — потреблятство .
За последние годы мастера российской архитектуры научились соответствовать потребностям российской элиты и охотно ее обслуживают. Таково главное поприще, на котором выступает сегодня новое поколение зодчих, стремящееся показать свои способности именно в этой сфере творчества — как не без оснований считается, наиболее престижной и к тому же более высокооплачиваемой. По сей причине я говорю об ответственной архитектуре, примером которой могут послужить проекты социально ориентированных авангардистов 1920-х годов. И хотя нынче сносятся высокомерно называемые “хрущёбами” пятиэтажки 1960-х, не следует забывать о том, что в свое время они осчастливили миллионы семей.
Эта проблема актуальна и потому, что сегодня устами руководителей страны провозглашается иная социальная ориентация государства. Судя по всему, речь идет о том, чтобы обратиться к нуждам “забытого человека”. То же самое надо сделать и самой архитектурной элите. Строительство “доступного жилья”— более благородное занятие, нежели сооружение пустых элитных зданий, потребных лишь для вложения капитала.
Опыт социального градостроительства в США проявляется в разных формах, и мне представляется предпочтительным, чтобы читатели “Нового мира” узнали о нем из уст американского коллеги. Владимир Белоголовский 19-летним приехал в эту страну из Советского Союза вместе с родителями, здесь получил профессиональное образование и приобрел опыт проектной работы. Ему теперь 38 — столько, сколько было мне, когда я в 1965-м принес в “Новый мир” рукопись своей первой статьи. Владимир выступает в качестве архитектурного критика, печатается в профессиональной прессе России и Америки. Он опубликовал более пятидесяти интервью с выдающимися зодчими мира, и в том числе двенадцать из них — с зарубежными мастерами, которые проектируют для России и вместе с российскими мастерами выставлялись в нашем павильоне на прошлогодней Венецианской биеннале.
А теперь я возьму интервью у своего друга, задав ему несколько вопросов на интересующую нас тему.
— Вы получили архитектурное образование в американской школе. Были ли в вашей учебной программе специальные лекции или семинары, какие-либо иные формы социально ориентированных учебных планов?
— Я получил образование в одной из сильнейших, как мне кажется, архитектурных школ Америки и мира — Купер Юнион в Нью-Йорке. Это уникальное учебное заведение предоставляет своим студентам стопроцентную стипендию на все годы обучения. Институт существует с 1859 года на деньги индустриалиста и филантропа Питера Купера, и сам этот факт является прекрасным примером социальной ответственности преуспевающих людей перед обществом. Для осуществления успешной социальной политики частная инициатива важна не меньше государственной. К примерам развития социально ответственного мышления в процессе обучения следует отнести участие студентов в строительстве доступного жилья и других проектов. Такая программа более сорока лет действует в Йельском университете. Другой известный пример — создание программы “Rural Studio” архитектором Сэмюэлем Макби (Samuel Mockbee, 1944 — 2001 гг., посмертно награжден Золотой медалью Американского института архитекторов) при Auburn University в Алабаме, где студенты непосредственно принимают участие в проектировании и строительстве экономичных и инновационных жилых домов, церквей, общественных центров, детских площадок и многого другого для жителей этого одного из беднейших районов США. Говоря об образовании, хотелось бы заметить, что “архитектура” — это очень широкое понятие, и разные университеты по-разному готовят своих студентов. В одних студенты приобретают архитектурное образование как некую базу для собственного развития. Архитектура, подобно философии, истории или литературе, играет для них роль своеобразной платформы, с позиции которой лучше открываются жизненные горизонты. Другие школы — более практичные, где изучается исключительно техническая сторона профессии. Каждый выбирает свой путь, однако хотелось бы пожелать будущим архитекторам, чтобы выбранный ими университет стал прежде всего интенсивной средой общения, в которой у студента проявились бы те или иные наклонности, раскрылись бы самые неожиданные возможности и, что особенно важно, завелись бы профессиональные и долгосрочные знакомства среди педагогов и соучеников.
— Известно, что для получения лайзенса (лицензии) архитектор, желающий практиковать в любом штате страны, сдает экзамен. Есть ли в числе задаваемых вопросов касающиеся социальных профессиональных проблем?
— Процесс архитектурного лицензирования в США довольно сложный, и требования, которые предъявляются к молодым архитекторам, меняются по мере развития профессии и новых технологий. Для получения лицензии специалист должен подтвердить свое образование, подробно засвидетельствовать рабочий стаж с подписями работодателей и, по новым правилам, сдать семь экзаменов по таким темам, как “Проектирование зданий и типы конструкций”, “Ведение строительной документации” или “Проектирование и планирование участка”. Эти экзамены не касаются социальных аспектов архитектуры непосредственно. Экзаменационные темы подготовлены Национальным советом комитетов по архитектурному лицензированию (NCARB), и каждый штат выдает свою лицензию, без которой дипломированный специалист не только не имеет права самостоятельно практиковать, но даже называть себя архитектором в легальных документах. Без лайзенса вы — дизайнер. Главная задача NCARB — обеспечить здоровье, безопасность и благополучие граждан. Социальными же вопросами занимаются правительственные и местные управляющие органы. Безусловно, архитекторы также должны играть активную роль в этих вопросах. В последние годы все больше создается так называемых зеленых или экологически ответственных проектов. Американский совет зеленых зданий разработал специальный рейтинг по программе LEED (Leadership in Energy and Environmental Design — Лидерство в энергоэкономическом проектировании), по которому выдаются обычные, серебряные, золотые и платиновые сертификаты. Все больше архитекторов получают аккредитацию LEED. Существует также множество местных и международных волонтерских организаций, которые предлагают архитектурные услуги по решению проблем гуманитарного кризиса в разных точках мира, включая бедные районы индустриально развитых стран. Одной из наиболее известных подобных организаций является “Архитектура для человечества” (Architecture for Humanity).
— Как отражается социальная проблематика в нормативной базе проектной деятельности?
— Все это — очень сложные вопросы. Когда архитектору заказывают проект госпиталя или стадиона, вряд ли от него ожидают доскональных знаний по всем проблемам. В сложных проектах участвуют множество специалистов, каждый из которых следит за выполнением тех или иных параметров. Другими словами, сегодняшняя архитектура подчиняется самым разным кодам — схемам зонирования, строительным нормативам и кодам безопасности, обусловливающим экономичное, рациональное и стандартизированное строительство. Конечно же, нам всем хотелось бы создавать свободную и неприземленную архитектуру, не подчиняющуюся никаким кодам. Однако талант настоящего мастера и состоит в том, чтобы успешно создавать не только красивые, но и безопасные проекты. Архитектуру не создашь, лишь следуя кодам, но и без них никак не обойтись. К примеру, несоблюдение Американского акта защиты инвалидов ADA (American Disabilities Act), действующего в США с 1990года как закон, ведет к очень серьезным административным последствиям. За выполнением этого закона следят строго. Кроме того, любой гражданин в случае нарушений требований ADA может обратиться в специальную службу, которая не только серьезно накажет недобросовестного архитектора или инженера, но и заставит его исправить опасную ситуацию.
— Какие еще вы можете назвать примеры кодов, следование которым напрямую ведет к улучшению качества социальной среды?
— Прежде всего, к таким кодам следует отнести систему зонирования. В Нью-Йорке первый подобный закон был выработан еще в 1916 году. Это решение возникло как реакция на строительство здания юридической компании “Equitable”, которая построила для своих служащих 40-этажное здание без всяких уступов, максимально используя участок среди узких улочек в Нижнем Манхэттене. Такое безумное решение отрезало множество помещений нижних этажей от прямого попадания солнечных лучей. Тогда-то впервые и были предложены правила зонирования, то есть схемы по определению максимальной высоты здания, прежде чем оно должно отступить от красной линии вглубь и только после этого продолжить свое восхождение.