Новый Мир (№ 4 2011)

Неизвестно, каких слов ждала Ольга. Но не тех, что услышала.

— …Я не приглашу тебя даже на репетицию… Минуя твою, трах-тара-рах, Москву, мы из Сибири сразу полетим в Лондон записываться. В Европу! В Штаты!.. Ладно… Я, так и быть, специально тебя приглашу — в отместку!.. Через десять лет, поняла?

— Через десять. Поняла… И пожалуйста, не раньше.

Гневный Максим, услышав отмеренный ему срок, пять и пять, первым бросает трубку.

А Ольга еще некоторое время сжимает трубку цепко застывшей рукой. И как последний колокол — телефонные, прохладно мертвые гудки отбоя.

— Я освободилась, — говорит она вялым шепотом Инне. — Вот и конец.

Сил ей хватило, чтобы правильные слова выговорить. Но не более того.

А Инна, как это, увы, бывает у родных, лишь усугубила, ускорила рвущуюся наружу слепую боль.

— Не плачь… Я с тобой, Оля… Мы поедем в Питер…

И тотчас получила ответный истерический вскрик:

— Смеешься! Издеваешься!.. Какой, к черту, Питер!

— Я…

— Если я еще… Если еще раз я услышу… про Питер… — плачуще, через взрыды кричит, протестует, грозит Ольга.

— Прости меня. Молчу. Молчу…

Ольга плачет.

Ну казалось бы — что ей? Что ей этот дурной, уже отставленный Максим?! Этот заполошный рок-музыкант!.. чужая мелодийка! мелкое музыкальное заимствование!.. А вот ведь больно! А какое жжение у сердца!.. И так жаль себя — самую глупую женщину из всех глупых. Эти повторяющиеся неудачи… эти темные провалы… эти мужчины… они ее достали! Достали!

Больно клокотнув горлом, невнятное выкрикнув, Ольга убегает — туда.

Скорее туда, где никого… Где пустые полутемные комнаты, где ее Кандинский.

Инна останавливает Артема. Устремившегося было за Ольгой… Схватила за руку:

— Не надо. Не ходи за ней… Ни к чему.

*

Из полуподвальных безлюдных комнат доносился теперь затяжной женский плач.

Затем, на смену, временно повисла тишина — еще более гнетущая. И тут же опять плач. И первым не захотел (или не смог) эти Ольгины слезы терпеть молча Батя. Бывалый старик, он попросту вернулся к своему некончающемуся рассказу, к ямам памяти.

— …Одно время работал внутрикамерным… К Рогожину меня подсадили в почти полной тьме. Он мне обрадовался! Однорукий Илья Рогожин терпеть не мог одиночную камеру. Перед сном выл… Он почасово знал, что и как с ним будет дальше. Он хотел поскорее в лагерь.

Когда вперебив его слов угрожающе, очередной волной накатывались, неслись рыдания Ольги, Батя примолкал, притормаживал.

А вот Артем, которого к рыдающей не пустили, выражал свое гостевое недовольство: — Инна!.. Что? Она так и будет плакать?

Инна отвечала коротко: — Так и будет.

— Но почему?

— Не знаю. У женщин бывает.

Артем нервно хрустел пальцами рук.

А Батя продолжал свое. Его чуть лающий густой басок спокойно пробивался сквозь женский плач. И как-никак подталкивал вперед их застоявшееся время. Которое все они так винили.

— …Перед сном обязательно выл… Он хотел поскорее в лагерь. Мне не пришлось особо стараться или провоцировать. Рогожин наговорил незнамо чего сам и сразу!.. У меня был голос, которому хочется верить. А Рогожин хотел поскорее в лагерь. Он без конца твердил… Как молитву-самоделку… что главное в жизни — раствориться в людях. Главное — потерять свое “я”. Так умно он говорил. У него было как бы наваждение… Забыть себя… Растворить в лагере свое “я”. В кислоте. В лагерной вонючей жиже…

Инна сердита, хочешь не хочешь став за хозяйку, озабочена вдвойне — и Ольгой, и этой гостевой уже подступающей ночью. Пора, пора всем им спать!.. Надо уже призаткнуть фонтаны! Разговорились… Дрозды и дятлы. Разогнать всех по своим постелям.

— Вам, Сергей Сергеич, подремать бы? Или нет?

— А?..

Артем наконец вник в ситуацию и готов помочь Инне свернуть вечер. Скатать этот затянувшийся вечер в рулон.

“Это на час-полтора, — думал он о вновь заголосившей Ольге, о недооцененной женской возможности плакать. — Надолго. Надо с этим смириться. И надо… надо заканчивать”.

А плач продолжался. Ольга нет-нет и повышала, брала высокую ноту. Эти ее всхлипы, слепые вопли и слезы... где-то там... в темном, неосвещенном углу. С мокрым лицом. С сырым уже полотенцем в руках…

Но затем она снова шла голосом по накатанному, улетая в далекое — уууу-ууу… Промокая жижу у глаз. Ударяясь, а быть может, колотясь там плечом о стену.

Не слышно даже Женю и Женю — примолкли, прикусили языки в своем святом углу.

Зато как только плачущий голос Ольги пунктирно прерывался, как только ее всхлипы и взрыды, казалось, смолкали, все сразу оживали. В очередную паузу Артем отозвал юных.

— Женя и Женя, мы заканчиваем.

— Еще полминуты на фото! Артем Константинович!

Скорая перепалка шепотом:

— Нам важно, важно!

— Финиш, ребятки!

— Да! Да! Финиш! Финиш! — тихонько вопят молодые люди, при этом продолжая спешно фотографировать — стены, углы, картины… все важно!

Но теперь уже Инна решительно поторопила их, пригнала к столу:

— Поешьте чего-нибудь… Женя и Женя. Да, можно руками. Все, что на столе…

Немного лишь не успели. Жалующийся, стенающий вскрик Ольги вновь прорвался, протаранил тишину: — Уууу-ууу…