Новый Мир (№ 5 2007)

когда в печке пылают поленья,

когда пыли, прибитой дождем,

теплоту не вдохнуть без волненья?

И напрасно. Все это не столь

совершенно и властно, чтоб зуду

поддаваться влеченья. Изволь

не встревать. Постараюсь, не буду.

Но хотя б за безродных, одних

в целом мире, лишенных объятья,

и за кровно и всяко родных

позаламывать руки мне дайте.

Жизнь-маневр исключает ущерб.

Жизнь-порыв не порука, что к звездам

донесет. Но пронзительней нерв,

нежли мудрость, — на то он и создан.

Постараюсь не нервничать. Жаль:

соль восторга и сладость обиды

хладнокровьем не смоешь. Печаль,

как всегда, неизбывна. Мы квиты.

Механизм фотографии

Г. Р.

Крупнозернист, и прозрачен, и прост сирени

куст, и кремнист, и шелков, и духовит.

Вид ли насыщен столь, что магнитит зренье?

Зренья ли жгуч заряд, чтобы выдать вид?

Рыскает глаз, концентрируется, замирает,

весь напрягается, снова то мимо, то вкось

тычется, мечется — и замечает краем,

что в середине все, как хотел, сошлось.

И, отрезая от кадра дольку и ломтик,

вдруг заслоняет зрачок чечевицей стекл.

И, протыкая себя спицами оптик,

слепнет. И даже чувствует, что мокр и тепл

зрения скол. Окровавлен. А сколок вида

опустошен. Обескровлен. В заглохший сад

переиначен вульгарно. В чертеж Эвклида

школьный — смятый и выглаженный. В общем, снят.

Этот миг отчужденья света от глаза,

темени вспышка, невидимость красоты,

выброс энергии, для спрессовки алмаза

годной, и переводит на фотолисты

арку и мрамор стены, за которой мы жили

в день незапамятный. И меж колоннами куст,

столь же роскошный в гриме сегодняшней пыли.

Как же он свеж! Как он густ! Как воздушен! Как пуст!

Механизм романса

И снова как тогда: трагический пустяк —

недотканный ковер бессонницы. И снова

рыдает, как тогда, струна. И снова, как

тогда, не подобрать губам другого слова.

Казалось бы, простить. Но снова, как тогда,

ни лжи спасительной, ни горькой правде шанса

другого нет смахнуть с ресниц слезу стыда,

как только знойностью порывистой романса.

И снова, как тогда, добраться за пятак

из центра на метро в Коньково-Деревлево

не против Одиссей под парусом, но так,

чтоб вечером домой вернуться без улова.

И снова как тогда... И снова как тогда...

Бессмысленно твердит язык. А и не надо,

чтоб смысл. Когда, как смысл, в беспамятстве тверда

грамматика сама лирического лада.

Моментальное фото

На снимке слева направо: ...d..., ...y..., ...r…

Все лето — в одном колоске

несжатом. Как царь без эскорта.

Как буква на классной доске,

одна со вчера недостерта.

Ну сколько — ну лет пятьдесят

пройдет после снимка со вспышкой

канканивших трех поросят,

еще не знакомых с одышкой.

Их щелкал не я — я их знал

и, значит, их выследить, петель

не делая мертвых в астрал,

могу, ключевой несвидетель.

Вся магия камер, смарагд,

проткнувший оптическим щупом

эпоху, вернет только факт —

я время само возвращу вам.

С ним, тающим, дело труба:

на дни столь жестока облава,

что замерли в па-де-труа

с Иосифом Миша и Слава.

Лет сто, и останется три

штриха, три травинки, три рашен —

с подсветкой моей изнутри

и всех, кому магний не страшен.

Мученик светотени

Люсе.

Как светотени мученик Рембрандт,

Я глубоко ушел в немеющее время…