Новый Мир (№ 6 2008)
Шрифт:
— Мама Аня, вот эту пиццу попробуй, — и шепотом: — Тысяча долларов каждая.
— Придумываешь? — не верила Ангелина, округляя глаза.
— Клянусь, — уверял ее Алексей.
Тетушка с недоверием разглядывала столь дорогое блюдо: ну, пицца, ну, икра да еще чего-то навалено. Но такие деньги…
— Это сколько по-нашему?
— Двадцать пять тысяч…
— Придется есть.
— Илюша… — заботился Алексей о брате. —
— Илюша… Бурбону отпробуй. Не отказывайся, лишь нюхни — и почуешь. Амброзия. Напиток богов и миллиардеров. Мама Геля, ты пригуби для аппетита. — И шепотом на ухо: — Десять тысяч долларов бутылка. Клянусь.
— Тогда придется.
— Алешка, кормись, не зевай. Трюфеля черные: это тебе не гречневая каша.
Илья до питья не был охоч и потому оценить не мог бурбона или “Вдову Клико”. А вот ел с удовольствием. Все было вкусно. Только икры излишек.
— А у нас мальки в животе не выведутся? — спросил он у Ангелины.
— Господь с тобой… — испугалась тетушка. — Это в моем-то возрасте. Что скажут Вайнштейны, Колкеры?
Посмеялись. Но копченого угря отпробовали. А потом трюфелей…
И чего-то еще.
— В Древнем Риме, — вслух вспомнил Илья, — император Вителлий пиры устраивал три, а то четыре раза в сутки. Было там, например, блюдо с названием “щит Минервы”, в котором смешивались фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго, печень рыбы скар, молоки мурен. А император Гелиогабал любил полакомиться гребнями петухов, языками соловьев и павлинов, пятками верблюдов. Почему их в нашем меню нет? Мельчает народ. А еще на императорских приемах гостям через определенное время предлагалось рвотное, чтобы они могли продолжить долгий обед и все отпробовать. А у нас?
— Илюша…
— Послушайте дальше. На Руси царские да боярские обеды были тоже не бедными. Например, подано было государю с кормового двора приказных яств: папорок лебедин под шафранным взваром, ряб окрашиван под лимоны, потрох гусиный, гусь жаркий, порося жаркое, куря в кальве с
лимоном, куря в лапше, куря во щах богатых, курник подсыпан яйцы, пирог с бараниной… Долго могу читать. Но в России справлялись с обедами без всяких глупостей. Слава русскому желудку!
— Что значит образование! — похвалил брата Алексей. — И как вовремя!
— Паштет страсбургский, голубцы из судака…
А приправой к блюдам новым была певица Надежда Бабкина, в ярком сарафане, щекастая, телом сытая, угощенью под стать.
— А не хлебнуть ли нам?
— А не закусить ли?
— Надо бы горяченького…
Так и летели — весело и долетели — быстро. И вот уже извещает сладкозвучная сирена:
— Феликс Осипович сердечно благодарит гостей, надеясь, что перелет был не очень трудным.
Самолет начал снижаться. Внизу не было дождевых сизых туч и мокрой земли. Там светило под солнцем голубое необъятное море, смыкаясь в размытом дымкою окоеме с таким же голубым небом. На море видны были белые барашки волн. Острова, зеленым и коричневым крапом, там и здесь, разбросанные по морской синеве. На них — белые домики под красными крышами.
Но что самолетный салон, иллюминаторы да вид сверху! Не успев опомниться, уже мчались по морю на просторных катамаранах с открытыми палубами.
Морской чистый ветер взахлеб бил в лицо, соленые брызги порой долетали, пена невысоких волн сияла ослепительной белью.
И снова тот же женский голос запел:
— Феликс Осипович надеется, что короткая морская прогулка не утомит вас. Гостей ждут бары с напитками и легкой закуской. Добро пожаловать.
Обольстительный голос сирены ни молодых Хабаровых, ни Ангелину, как, впрочем, и других, не соблазнил. Остались на палубе. Так разителен, просто сказочен был переход от утреннего залитого холодным дождем Подмосковья к лазурному морю, к лазурному небу. Не верилось. А впереди вовсе волшебной сказкой поднимался из моря, все более приближаясь, остров, крутой скалистый обрыв его в слоистых переливах коричневого, черного и красного камня с белыми ветвистыми прожилками. А за скалою вздымался высокий холм в золотистом покрывале выгоревших от зноя трав, с серебристой зеленью оливковых рощ, виноградников. Стройные кипарисы, под ними — домики. И словно белый прибой — полукружье песчаных пляжей.
Пронзительной синевы купол неба, голубое, пронизанное светом море — словно раскрытые створки огромной раковины, в середине которой — сияющая под солнцем жемчужина — остров со скалистым берегом, изрезанным бухтами и заливами, в одном из которых, просторном, на пристани встречал гостей сам хозяин — Феликс, в белом костюме, рыжеволосый, сияющий, словно подсолнух.
Среди встречавших был и Тимофей, тоже в белом.
Для Ильи Хабарова времени, прошедшего с момента снижения самолета, будто и не было. Оно остановилось, зачарованное, потому что Илья, конечно же, сразу признал Эгейское море и острова его. Узнал, а потом вдохнул и почуял: море, солнце, небо вечной Эллады, в которой теперь ему не хватало лишь черного деревянного корабля с длинными веслами или под парусом. И сами собой из памяти стали выплывать строка за строкой:
После того как на остров далеколежащий он прибыл,
Вышел на сушу Гермес из фиалково-темного моря.
Сегодня море было бирюзовым, фиалково-темным оно бывает в ночи, в непогоду.
— Илюша, ты что-то мне говоришь? — спросила тетушка. — Тимоша нас встречает. Я вижу его.
На пристань ступив и совсем рядом видя многоцветный галечный и песчаный берег, слоистый обрыв скалы, просторную бухту с водой прозрачной, вдохнув полной грудью воздух морской, Илья разом охмелел и стал читать громко, на греческом:
Гавань удобная там, никаких в ней не нужно причалов,
Якорных камней бросать иль привязывать судно канатом.
Его чтению, конечно же, не внимали. Но он был услышан.
Хозяин и виновник праздника Феликс, зная греческий, услышал его, понял и ответил:
К суше пристав с корабля, мореплаватель там остается
Сколько захочет, пока не подуют попутные ветры.