Новый Мир ( № 7 2007)

Но почему обо всем этом надо говорить на материале заведомых пустяков вроде “Секса в большом городе”?

Ответ опять же напрашивается сам собой: современному человеку — даже если он интеллектуал — так всего понятнее. И потому что сериал (еще и комедия, между прочим) — вещь, по определению не претендующая ни на какую серьезность. И разумеется, потому, что он — как бы — об отношениях между полами.

“Эпохи, в которые секс делается объектом обостренного внимания культуры, — писал некогда Юрий Лотман, — время его физиологического упадка, а не расцвета”. Насчет физиологического сказать трудно, а вот о смысловом его упадке задуматься, кажется, пора. Несмотря на очевидное перепроизводство дискурса по поводу секса, то есть как раз даже вследствие этого. (Еще Ролан Барт, помнится, иронизировал, что в европейской культуре секс есть везде, кроме самого секса.) Всякий избыток дискурса — несомненный показатель культурной тревожности.

Правда, с сексом она если и связана, то явно в последнюю очередь. О нем сегодня вообще проще всего говорить. Куда проще, чем, скажем, о — не к ночи будь помянут — смысле жизни.

Очень возможно, секс — самая бестревожная, самая безопасная (или кажущаяся таковой — не важно) тема современной западной культуры. После долгого “викторианского” замалчивания, в порядке, надо полагать, реакции на него, секс еще со времен Фрейда стал превращаться в универсальное иносказание. Теперь он уже просто — универсальный язык, который годится для выговаривания едва ли не всех смыслов.

То же можно сказать и о повседневных мелочах, бытовых предметах и привычках, которых в сериале великое (и тщательно продуманное!) множество. Исследователи уделяют им ничуть не меньшее внимание, чем зрительницы. И у них есть для этого все основания: в ситуации “сбитости ролей”, проблематичности глобальных сценариев выстраивания жизни разговор на такие темы едва ли не автоматически оборачивается разговором об уделе человеческом.

Смысловой потенциал мелочей в такие времена становится особенно явным. Не то чтобы они “вдруг” насыщаются смыслом — он всегда в них есть, просто человек далеко не всегда к этому восприимчив. В них ищут подсказок, как быть, что делать с собой. И что, думаете, не находят? Еще как находят.

Казалось бы, ну чего искать глубоких значений на заведомо мелком месте? Нормальный коммерческий проект, развлекающий зрителей и заодно пиарящий определенные торговые марки. Об этом, кстати, составители сборника пишут откровенно и с симпатией. “„Секс в большом городе”, — говорят они, — с его маниакальной привязанностью к дизайнерским лейблам” — типичный продукт канала НВО, “который сам преподносит себя как качественный бренд”. “„Секс…”, как и НВО, воспевает fashion, эксклюзивную дизайнерскую обувь, а также модные рестораны и кафе Манхэттена, где престижно появиться”.

Сериал вообще задуман как источник прикладных моделей жизни, своего рода практическое руководство по ее проживанию. В данном случае “в саму форму” его встроены “потребление как развлечение и идеальный lifestyle”: “В нем зрительницы могут проживать блистательную жизнь и гордо выхаживать в туфлях от Manolo Blahnik, восхищенно постукивая каблуками”. А поскольку они “более не хотят <…> жить чужой жизнью”, “канал НВО открыл на своем сайте онлайн-аукцион, на котором распродаются дизайнерские платья и другие особо желаемые предметы, которые принадлежали героиням „Секса в большом городе” и появлялись на экране. <…> Мелькнувшая в сериале расшитая блестками сумочка в виде американского флага, которая стоила тридцать долларов в бутике Патрисии Филд, была продана на аукционе” — благодаря своей эксклюзивности — аж “за 510 долларов”.

Прежде чем поддаться иронии, которую вызывают все эти заботы, стоит вспомнить о том, что на самом деле к глубоким смыслам имеет отношение буквально все — независимо от того, в какой степени мы это замечаем.

“Мелочи” складываются в стиль. Стиль — уже целое развернутое высказывание человека о себе, о смысле своего существования, о своем месте в мире и социуме. Это позиция. И вот это уже можно и должно обсуждать.

Не поэтому ли столько места и в сериале, и в статьях его толкователей уделяется бытовым предметам, моде, стилю, их принципам? “Fashion” (видимо, переводчик счел, что английское слово адекватнее, да так его без перевода и оставил) и связанным с модой “культурным моделям” посвящен целый раздел, а в нем — особая глава, написанная Стеллой Бруцци (профессор теории и практики кино в Университете Лондона) и Памелой Ч. Гибсон (преподаватель Fashion-колледжа в британской столице): “Стиль как пятый главный герой сериала: fashion, костюмы и роли”.

Вот именно: костюмы и роли. Ведь всякий костюм — это уже роль. Даже — всякая его деталь.

Весь сериал, пишут Бруцци и Гибсон, — “бесконечная демонстрация лейблов и навязчивое подчеркивание стиля”. Героини шагу в простоте не ступят: что ни вещь, то знак. “Когда девушки загорают у бассейна, камера сознательно помещает в кадр окружающие их дизайнерские аксессуары: солнечные очки от Chanel, солнцезащитный козырек и сумочка от Louis Vuitton и сумочки от Fendi”. Все это, конечно, “наглядно демонстрирует принцип „потребления напоказ””; но смысл происходящего явно не сводится к коммерческому.

Стилистически значимые детали на каждом шагу обнаруживают себя как язык, посредством которого можно не только вписать себя в одну из ролей: “<…> Кэрри появляется в леопардовом платье и с винтажным кольцом на пальце, что призвано свидетельствовать о том, что она капризная романтическая особа…” — но и вообще сказать что угодно: так, в одной из серий “поддельная сумочка от Fendi становится структурирующей серию метафорой, в ней соединяются неодобрение конвенциональной женственности и повального увлечения дизайнерскими брендами”.

Бытовые детали, которыми окружает себя человек, — один из уровней, на котором происходит, причем постоянно, “антропоургическая” культурная работа: выделка человека, формирование свойственного данной культуре человеческого типа. Видимо, сегодня это — Человек Пластичный, чья индивидуальность существует не в статике, а в динамике. Не как данность, а как процесс.

Это вполне способно быть ответом на ситуацию кризиса ролей и моделей поведения.

Бруцци и Гибсон обращают внимание на то, как из элементов стиля персонажи лепят свою пластичную, протеичную индивидуальность. Создают себя подручными средствами (чаще всего — с помощью одежды). В сериале, по их словам, “еще чувствуются пережитки веры в неизменную идентичность персонажа”, уже уживающиеся, однако, с “концепцией, наделяющей стиль некой автономностью”. Какой именно, они опять же не проговаривают, ограничиваясь цитатой из Сары Джессики Паркер о том, что fashion — “пятый герой сериала”. Но, кажется, речь тут может идти и об “автономности” стиля как — на ходу собираемого из заданных культурой деталей — инструмента для формирования человека.

Не поэтому ли сериал дает столь привлекательный повод к постановке важных (даже, страшно сказать, вечных) вопросов совершенно независимо от того, в какой степени они есть в нем самом?

Вот ведь какое характерное признание одной зрительницы цитирует Астрид Генри (профессор английского языка и women’s studies в Колледже Святой Марии, США, Индиана) в своей работе о нашедшей выражение в сериале “третьей волне феминизма”: “<…> это сериал о целом культурном движении <…>. Наше поколение и те, кто родились после нас, выросли со свободой выбора. Нам не нужно было выходить замуж во столько-то лет, мы могли спокойно делать карьеру, если хотели этого <…>. У нас есть все, чего мы хотели в девятнадцать лет. А что нам делать сейчас?”