Новый Мир ( № 8 2005)

Когда я возвращалась из Митина в город, было уже четыре часа утра. На въездном посту меня остановил гаишник. Я вышла из машины. Он должен был найти предлог меня обнюхать: трезвый человек не вылезет из постели в такое время суток. Я приблизилась к нему вплотную и вздохнула, не дожидаясь предлога. Только беспокоясь за него: сама-то притерпелась к пропитавшей меня трупной вони.

Но он ничего не уловил в морозном воздухе: не отстранился. Он мудро смотрел в мои измученные глаза и ни о чем не спрашивал. Я тоже молчала и не торопилась соскользнуть с его взгляда. Как будто угрелась на нем. Как если бы долго-долго пробиралась из тыла врага к своим, силы давно вышли — и вот меня подхватили верные руки, в которых я могу наконец-то спокойно терять сознание. Такая роскошь. Вот чем был его взгляд, который он мне по-братски подставил.

И только когда я очнулась, он осторожно спросил:

— Доедете?

— Теперь доеду.

Разве можно покинуть эту страну, где твоя жизнь так ощутимо разветвляется на всех встречных, словно вы прошиты одной молнией?

Славу кремировали, его комната по закону прибавилась к моей, и я занялась квартирным вопросом. Так мы расстались с Глебом, дай Бог ему удачи. Из нашей коммуналки я забрала только Славины стулья, из-за которых часто его вспоминаю. Мне кажется, это его утешает.

Со спичкой в руке

Пшеничный Владимир Анатольевич родился в 1976 году в Томске. Окончил Томский политехнический университет. Поэт и художник. Публиковался во многих сибирских альманахах и коллективных сборниках, автор двух стихотворных книг. Живет в Томске.

Нет никакой ясной границы, за которой нерифмованный и безразмерный стих сползает в прозу. Чувство этой границы — поэтика верлибра. Она основана на том, что остается в стихе после того, что отброшено. Перечисление выйдет долгим и субъективным. Но, встретив Владимира Пшеничного на Форуме молодых писателей в 2002 году и прочитав его маленькую книжку, я был поражен зрелостью таланта и безошибочным чутьем законов жанра, текучего, как Протей.

За его стихами стоит традиция русского хайку, но только его духа (точечное впечатление с отсылкой в глубину, в бесконечность), без оглядки на форму, имитирующую японскую, свободная от всяких внешних правил. Каждое стихотворение здесь лепит свою форму заново, прислушиваясь только к стыдливой чуткости сердца, верного своему первому движению, не способного отдать его логическому развитию, ритмическому повтору — и научившегося вкладывать всю полноту чувства в одну метафору. У этих стихов есть сила сопротивляться времени.

Григорий Померанц.

* *

*

вы слышите треск

это рвется небо

будильник звонит

и звонит

а нам никак не проснуться

* *

*

история человечества

три секунды

бешеного наслаждения невесомостью

в оборвавшемся лифте

* *

*

Струйкой пара

покидает тело чайника

душа

* *

*

сегодня я лисица

я умею оборачиваться радугой

или камнем

по выбору

а хожу я с лицом человека

собирающего листья

* *

*

внутренний счетчик считает

километры моей любви

бумажной лентой уходящие вдаль

…и я со спичкой в руке

* *

*

дыхание птиц

смешанное со снами цветов

это все

что известно

дождевой капле

* *

*

ах

какие мы стали маленькие

меньше звездочек

меньше чаинок

повисло у кота на усах

мы

две капельки росы

* *

*

жизнь спички

стремление дать немного света

и вот уже обжег пальцы

* *

*

весна

мои руки как крылья

мое тело как хлеб

моя кровь как вино

и я знаю что Ты где-то рядом

и я верю что этой весной

я снова услышу Тебя

* *

*

старой женщине

не услышать

“маленькая”

“доченька”

на рассвете

пойдет на реку