Новый Мир ( № 8 2009)

Виктор всмотрелся в циферблат часов.

— Не должны.

— Отлично, — и “семёрка” побежала дальше по кольцу. — Можно было на повороте срезать, но там дорога плохая.

Виктор кивнул.

Не вовремя... не вовремя...

Человек, у которого так не вовремя, на полуслове, споткнувшись о развалившуюся страну, закончилась нормальная жизнь, везёт его в аэропорт.

— Сегодня клиентов много было?

— Вы первый. Я недавно выехал.

— Да? Вы вообще везучий?

— Что, извините?

— Так, ничего... сморозил... о своём задумался...

На входе — вялый досмотр. Часы, зажигалку, монеты высыпал на пластмассовый поднос. Менты сонные. Последние часы до смены. Хмурый служивый народец. Форма и погоны всегда на каких-то нарочито посторонних людях. Из параллельного тёмного мира, от которого и самому-то лучше держаться подальше. Никогда не было у него приятелей из числа служивых. Среди каких-нибудь морских капитанов хотя бы.

Строго, в спину:

— Мужчина, часы забыли!

Вернулся, забрал с подноса часы, зажигалку, монеты высыпал в карман куртки. Окликнувший его мент стоял, лихо покручивая на пальце ключ от наручников.

Отходя от поста, Виктор обвёл их взглядом. Каждый смотрелся дембелем: одновременно строг и расхлябан. Привычное для них сочетание. Особенно в таких местах, как аэропорт, где от штатских гавриков в глазах рябит. В любой момент — был бы повод — дадут почувствовать себя салагой на первой вечерней поверке.

Регистрация на его рейс ещё не началась. Виктор медленно пошёл по залу.

Собственно, весь аэропорт — пространство неуютное и агрессивное — держится с тобой как дембель с салагой. Не сиделось дома? Так получи.

Пилоты тоже — люди-в-форме. Чужие. Утомлённые работой со штатскими. В самолёте голос по радио неразборчиво оттараторит положенное: “Вас приветствует капитан корабля... наш полёт пройдёт на высоте...”

И стюардессы — тоже. С их недоулыбнутыми улыбками.

Как всему этому доверять? Как не бояться?

Под цифровым табло — шумная стайка молодёжи. Глотают из баночек кока-колу. Хохочут, хватая друг друга за руки. Вместе летят куда-то. Вместе блюдут бесшабашность.

Лестница на второй этаж перекрыта фанерным щитом с наклеенным листком: “Объявление. Администрация приносит свои извинения в связи с ремонтом”.

В загончике небольшого бара почти все стулья заняты. Отлетающие пьют пиво по цене, несовместимой со здравым смыслом. За такие деньги, кажется, люди могут пить пиво только в аэропортах.

Развернулся, пошёл обратно к выходу.

Выйдя наружу, подошёл к урне, закурил.

Ночь основательно вылиняла. С востока, над угловатой тушей микрорайона, растеклось широкое пятно рассвета. Остальную часть посеревшего неба, будто озябшую кожу мурашками, обсыпали мелкие бледные звёзды.

Сейчас хорошо вот так покурить — в замусоренном закутке, в одиночестве, слепленном на скорую руку. Хорошо бы ещё подумать о чём-нибудь важном. Да, хочется всё же — о важном.

Если б не Борька — спал бы ещё.

Взять и бросить всё. Разменять на пустоту.

Налаженную жизнь — взять и бросить. Работу, положение — всё. Женщину. Которая любит его, между прочим.

Вроде бы хорошо с ней жили. Ладили.

И вдруг шарахнуло: Боря уезжает на Север.

На Север? Какой ещё Север?

Оказалось — правда.

Да, уволился. Да, уезжаю. Пока в Петрозаводск, а там посмотрим.

Машину успел продать. Билет до Москвы взял — дальше с пересадкой.

Только и оставалось, что повесить трубку и, наморщив лоб, спросить Любу:

— Люб, Петрозаводск — это где?

Главврач больницы, в которой Борис заведовал отделением, велел ему подготовить список кандидатов на сокращение. Обычное по нынешним временам дело. С чего Борька так закинулся? Всего-то пара медсестёр... Молча ушёл к себе в кабинет, через пять минут вернулся с заявлением: “Прошу уволить меня по собственному желанию”.

Вот тебе и человек-таблица. Оказалось — человек-таблоид... сплошной скандал.

В Италию, на готовенькое — передумал, а в Петрозаводск — раз и готово!

И где только оно таилось в нём всё это время? В каких тёмных закоулках? Пока в отличниках ходил, пока институт на красный диплом заканчивал, пока в лучшей больнице города отделением заведовал, — где оно копилось, настаивалось где?

Под просторным потолком прокатился коротенький перезвон, тот самый, от которого у Виктора пересыхает во рту. Голос диктора кокетливо объявил регистрацию, наэлектризовал помещение не хуже вертлявых бёдер старлетки. Те, кто переговаривался, умолкли на полуслове. Те, кто пил пиво, поспешили осушить стаканы. Тут и там зашуршали складываемые газеты, скрипнули сидушки.

Из глубины зала к стойке регистрации, звонко стреляя каблучками о каменный пол, уже шла работница аэропорта. Видимо, она же и объявляла посадку. Синий костюм, пёстрый шарфик на шее. Женщина-булочка, она несла себя весьма кокетливо: правая ручка согнута, голова чуть запрокинута, бёдра... да, бёдрами рубит с неподдельным юным задором.

Пассажиры потянулись к стройке. Булочка покосилась на них с хмурой иронией. Дескать, нетерпячие какие, успеете... Прошла за стойку регистрации, со вздохом уселась на стул, который под её тяжестью вздохнул одновременно с ней.

Виктор встал за молодёжью. Молодёжь перешучивалась, время от времени корчась в приступах смеха.

— Он её дрессировать будет.

— Сделай ап! И она такая — хоп, сделала.

— А вдруг действительно — хоп?

— Или он такой: сделай хоп! А она ему — хрум!

— А он её из брандспойта.

— Из чего?

— Из брандспойта, чувак! Из большого такого шланга.