Новый Мир ( № 8 2009)
Шрифт:
Этот мир, все равно — под водой, на земле или в небе, —
он — то темный тайник, то — открытый и светлый родник.
Слушай, батюшка, или хоть ты, муаллим, или ребе,
я так долго живу, и я так к этой жизни привык…
Но какого ответа я жду от служителя Бога,
от премудрого старца, живущего в полной тиши?
Он посмотрит и
— Сокращай себе жизнь и пиши, дорогой, и пиши.
* *
*
Что за окна на раннем закате:
эта охра и сурик и кобальт — потом.
Эта роскошь нам не по зарплате.
Да и май не из лучших. Но речь не о том.
Речь о том, что от легкого гула
отдаленной грозы лишь слышней тишина.
Речь о том, что опять прошмыгнула,
как всегда, мимо нас эта сволочь весна.
Сколь приветлива, столь и капризна, —
ишь, уходит Каширкой, берет набекрень.
Да еще ей хватает цинизма
в нас швырнуть напоследок шальную сирень.
Впрочем, может быть, нам, бестолковым,
вдруг и этот подарок не в минус, а в плюс.
Редким счастьем пятилепестковым,
может, кто и утешится — не удивлюсь.
Дождь в четверг — неплохая примета.
Не бери этот плащ, позабудь этот зонт
и на входе в роскошное лето
не проси о любви, и глядишь — повезет,
словно в давнем забытом июне,
как в пропитанном липой прохладном саду
мне и милой загадочной лгунье
повезло, на беду.
* *
*
И равнодушная природа…
Владеть бы скромным титулом барона,
лежать бы, отдаваясь целиком
сравненью золотого першерона
с серебряным орловским рысаком.
Иль в гамаке, от воздуха слабея,
хоть сам гамак уже отдав в заклад,
все мыслить, как сберечь бы от плебея
свой родовой, весь в спелых вишнях, сад.
Но не дано. На всем рука Господня.
Не всякий создан, чтоб считать ворон.
Я сам плебей, которому сегодня,
увы, не должен ни один барон.
И в ежедневном добыванье хлеба
тебе наградой, нет, не по трудам
земли цветенье, и сиянье неба,
и росчерк синей птицы здесь и там.
И разве раз-другой в теченье года
заметишь вдруг, застывши при ходьбе:
о, как она щедра к тебе, природа,
при полном равнодушии к тебе.
Храм Магдалины
Сложные люди церквей палестинских монахи.
Белая роза проста, как обычно — монархи.
Изредка даже кивнет близстоящим цветам.
Но ветерок с Галилейского моря случаен.
Если ты так непривычной жарой измочален —
скройся! Не порти пейзажа библейским местам.
Ну, не библейским — евангельским. Что за поправка?
Эта к июню уже пересохшая травка,
помнящая утомленные ноги Христа,
но и — сандали царей и мозоли пророков,
пренебрегает тщетой человеческих сроков.
Что за понятье для вечной природы — тщета?
Впрочем, как в том и в другом, так не прав я и в этом.
Вон он, провал между Ветхим и Новым Заветом:
черная тень, в том овраге и дна не видать.
Но посмотри: мимолетная туча исчезла,
не отворив для дождя свои тучные чресла,
и двуединые склоны открылись опять.
Что, до Христа не губили пророков? Едва ли.
Да вот распять-то пророки себя не давали:
просто никто не взошел добровольно на крест.
Смерти никто до него не давал укорота.
Так и сказал ей: свободна!.. И вот оттого-то
нет нам покоя без этих полуденных мест.
Нет нам покоя. Мы снова здесь. Храм Магдалины.
Кущи округи бессмертны и неопалимы.
Белая роза, в садовничьих пальцах дрожа,
в пальцах вечернего с тихой улыбкой монаха,
явно при том не от боли дрожит, не от страха,