Новый Мир ( № 9 2008)

Что-то я все-таки сказала, и Д. С. ответил (мне не понравилось):

“Если Л. К. неприятно — я не буду... У нее слабость к этому человеку”.

Да, у меня слабость — и пожизненная.

10 декабря 74, понед., Москва. Завтра день рождения А. И. (Год, как он устроил мне сцену за ящик с лошадкой84.) Посылаем — по отдельности — телеграммы в Цюрих. И я, и Люша, и мн. др.

Думаю о II томе Великой Книги. Почему мне неприятна глава “Замордованной воли”? Вся книга написана “с чужих слов”. Но когда он пишет о лагерях и шарашках, чужие слова ложатся на собственный опыт. А воли замордованной он не пережил. Потому и Н. Я. М<андельштам> для него возможна. Потому и судьбы писателей непонятны ему.

28 января 75 г., вторник, Москва. Письмо от Самойлова, извиняющееся по форме и наступательное по содержанию. Хочет продолжать дискуссию85. Продолжу, но как мне продолжить братство с ним? Третьего дня он выступал в ЦДЛ (Володя Корнилов не стал бы, даже если б позвали); зал-— битком; все в восторге — еще бы! Он читал: “Выйти из дому при ветре…”-— но и антисолженицынскую поэму прочел, и “все” были в восторге. Ох уж эти все! Вешаю себе на стены портреты А. И., целых 3, в ответ.

24 февраля 75, понедельник, Москва. Радость: я наконец-то получила длиннейшее письмо от А. И.; из моих писем, по-видимому, получил все, кроме одного (именно того, где я беру назад одну свою поправку — ошибку). Просит прочесть сб. “Из-под глыб”.

Я его сейчас читаю. Ох, горюшко. Талантливо, умно; есть и молодые таланты; но всё — христианство; всё — православное; и не такое, а вот этакое... Мне же это совсем чуждо, всё, что церковь, — мертво; а Христос для меня воскресает только в стихах Пастернака, Ахматовой, в живописи.

Тут же напечатана статья А. И. “Образованщина” — о нашей интеллигенции, сплошная оплеуха (со ссылкой на меня: “Кого-то пора от интеллигенции отчислить” из “Гнева народа”). Оплеуха заслуженная. Но больно получать и заслуженную оплеуху, а главное — следует ли опять, и опять, и опять зачеркивать категорию людей? (Нация; класс; сословие; интеллигенция.)

Где-то — уж не помню где — кажется, в “Раскаянии и покаянии”86, что Россия принесла много вреда Польше, но Россия каялась (“начиная с Герцена” и пр.), а кто же каялся, кроме Герцена. Аксаков, славянофил, считал его изменником и призывал покаяться. “Вам каяться!” — отвечал Александр Иванович. Тютчев (славянофил) попрекал в стихах кн. Суворова, который отказался подписать адрес Вешателю... Ничего этого Ал. Ис. не знает, вероятно.

Где-то он пишет о мистическом единении нации... Это не для меня... А между тем свое нежное письмо ко мне он кончает фразой: “Прочтите сборник... Я не хотел бы иметь Вас среди оппонентов”.

Нет, оппонентом я не буду: я религиозно очень необразованна. Но свое скажу.

А. И. сказал в Стокгольме, что введение демократии приведет к межнациональной резне. Так. Но ковыряние в национальном характере и национальных ви2нах — к чему приведет?

28 февраля 75, Москва, пятница. Вчера по радио “Ответ на ответ”

А. И.-— Андрею Дмитриевичу. Он прав, что лучше помнили бы “Жить не по лжи”, чем “Письмо вождям”, и “Письмо” поняли неверно. Это так.

16 апреля 75, среда, Москва. Да, вот еще боль: классик. Все больше и больше его здесь разлюбляют, даже ненавидят. Д. С. был только первой ласточкой. Сейчас центр ненависти, болезненной, его старинный “друг”.

Я еще не читала “животное”87; уверена, что книга гениальна (потому что классик — с натуры — гений), — но верю, что там есть нечто недопустимое, о чем уже все и орут. (Гений побоку, промахи — вперед.) Ее, видимо, еще нельзя было печатать (как нельзя мою Ахматову: люди живы. Нельзя). Кроме того, ведь он полной правды написать не может — ибо те, кто действительно спасал и его, и его книги — хранил, фотографировал, распространял, ежедневно переписывал, — живы...

Надо, конечно, не судя прочесть. Но уже вперед болит сердце, потому что правды написать он не может, это я уже знаю... Очень меня удивило и его интервью: он сказал, что Бёлль перевозил рукописи на Запад. Но ведь все точки общения Бёлля известны — здешние — как же так?

За последние недели я одолела “Глыбы”88 и “Континент”. Конечно, это счастье, что мысль возрождается. Я ему написала огромное письмо, после которого он внутренне, наверное, порвет со мной, — о моем неприятии религиозности и упора на национальный вопрос. Русский и есть русский, как елка и есть елка, и нечего об этом кричать. Превращение русских обратно в евреев я считаю вредным психозом. За это он меня проклянет: он подчеркивает свое уважение именно к уезжающим “на родину” евреям.

Скорблю, что между ним и А. Д. не только спор, но тень. Говорят, он, в “животном”, рассказал о колебаниях А. Д. насчет отъезда... Пересказывать частные разговоры... можно ли?

5 мая 75. Классик в Канаде. Зачем? Еще не понять. Но все дальше от нас.

10 мая 75, суббота, дача. Классик почему-то в Монреале. Не собирается ли переезжать? Он обидел Цюрих, заявив, что там целый клубок шпионов — ГБ. (Таковы слухи; мэр Цюриха спросил будто бы у него, почему он не жаловался ему. )

6 июня 75. Переделкино. Из главнейших событий — мой полуразрыв с А. Д. Быть может, я уже описала его? (Проверить не могу: спровадила тетрадку89, а памяти нет никакой.) Я тогда только что кончила “Теленка” и жила вся в пожаре этой книги и злобных разговоров о ней с окружающими. При мне Лев еще не осмелился ее поносить, но я знала, что всем он ее поносит, да и не только он. О, какой это ужас, “все”; интеллигентное стадо или неинтеллигентное! Но — стадо. Подарили стаду гения, а оно мерит его своими мерками. Пока А. И., напрягая все мускулы души и тела, создавал для них же “Архипелаг”, они обсуждали его образ жизни, отношения к друзьям, навестил или не навестил в больнице первую жену, вторую жену — не соображая, что он ничей не муж, а “муж судьбы”, “пред кем унизились цари”, кто вот-вот исчезнет “как тень зари”90 — а они к нему с мелочью и ерундой.

Он тоже делает иногда мелочь и ерунду, а все-таки он — это Он, а они — это Они. Толстой был так велик, что мог позволить себе писать глупости о Шекспире. Его отличие от нас то же, что было у Пушкина от людей того времени: гениальность и мужество. Он как Шаляпин у Ахматовой: “Наша слава и торжество”. Но существуют бабы с их обезьяньим умом... Существуют самолюбия. Существуют и люди, которых он в самом деле несправедливо обидел. (Но разве АА была справедлива ко мне ?) И Муж Судьбы, поворачивающий историю мира, не всегда прав “пред нашей правдою земною”.