Новый Мир ( № 9 2008)

Б о р и с З а х о д е р. Но есть один поэт... Неопубликованное наследие в 2-х томах.

М., “ГАЛА-Издательство”, 2008. Том 1. Вариации на темы Гёте, 544 стр. Том 2. Мой Тайный Советник, 432 стр.

Представлять Бориса Заходера нет никакой необходимости. Трудно представить себе человека, читающего по-русски и не знакомого с его стихами и переводами. Уже несколько поколений получают первый — самый дорогой и яркий,

остающийся на всю жизнь — читательский опыт благодаря встрече с его книгами. “Алиса в стране чудес”, “Винни-Пух и все-все-все”, “Мэри Поппинс” и, конечно, “Страна Вообразилия”.

Строки Заходера отпечатываются в детском пластичном и восприимчивом сознании. Его стихи и персонажи сопровождают нас и объединяют. Они оказываются общим коммуникативным полем для детей и родителей при всей разнице опыта и знания.

Но в издании, которое вышло через семь лет после его смерти, Заходер предстает в новом качестве. Первый том — это билингва, где Заходер выступает как переводчик Иоганна Вольфганга Гёте, которого он называет “Мой Тайный Советник” (именно так — все слова с прописной). Второй том — это собрание фрагментов (насколько я могу судить, здесь нет ни одной законченной вещи, за исключением интервью). Но это и не записные книжки как жанр. Это именно наброски больших работ, которые так и остались неоконченными.

В предисловии к первому тому Заходер утверждает за переводчиком право

на свободную интерпретацию текста: почему одному музыканту можно перелагать сочинение другого, а поэтам это не разрешено? Заходер настаивает на праве переводчика выращивать стихотворение из семени, пересаженного в другую почву, и довольно скептически (это еще мягко сказано) отзывается о принципах эквиритмичности и эквилинеарности.

Заходер пишет: “Есть два пути:

Первый — воспроизведение памятников литературы для исследователей.

Второй — воссоздание живого произведения для читателя. <...>

Риск есть в обоих случаях.

Но не один и тот же.

Риск первого — даже и не риск: вместо перлов и алмазов почти неизбежно получишь угольки и известку. Химический состав будет точно тот же. Однако утешительно ли это?

Риск второго — при неудаче не остается даже этого утешения (химический состав...). Зато при удаче!”

И поэт идет на риск. И переводит (перелагает, импровизирует, варьирует).

И получается русский вариант Гёте, или вариации Заходера на темы Гёте.

Заходер переводил Гёте всю жизнь. Первый перевод — “Лесного царя” — он выполнил, когда ему было одиннадцать лет, последние варианты перевода гётевского стихотворения его жена — Галина Заходер — обнаружила на столе поэта, когда его уже не стало.

Заходер ставит перед собой задачу показать русскому читателю Гёте не как мраморную статую, а озорником — остроумным, язвительным, точным.

Стихотворство —

Озорство,

Дерзость,

Вольность,

Грех!

(Здесь и далее все стихи Гёте даны в переводах Бориса Заходера.)

Именно так. Гёте должен быть живым, а иначе и не стоит браться за перевод.

Заходер всю жизнь страдал от непризнанности. Это кажется странным, поскольку мало можно назвать поэтов, которые столько работали, столько успели сделать и получить такую огромную и благодарную аудиторию. Но Заходер страдал от того, что его взрослые стихи печатали неохотно (а долгое время и вовсе не печатали), а его переводы Гёте не находили издателя.

Но здесь хочется остановиться и спросить: а разве детская поэзия — это не поэзия? Или это — какая-то ослабленная и упрощенная версия настоящей поэзии? Мне кажется, что вовсе нет. Скорее наоборот. Ведь настоящих детских поэтов несравнимо меньше, чем “взрослых”.

Что такое детская поэзия? Я рискну сформулировать свое понимание этого феномена. Детская поэзия — прежде всего полна и замкнута, как математическая задача, которая содержит все необходимые начальные данные для поиска единственного решения. Никакое ветвление, никакая многозначность здесь недопустимы.

Детская поэзия не имеет права на умолчания, на открытость концовки. Она должна обладать последовательностью и завершенностью. И в этом есть пафос — пафос просвещения: рационального, верящего в то, что исчерпывающий ответ есть.

Детский поэт сталкивается с читателем, у которого нет никаких предварительных (предполагаемых) знаний и опыта, потому что именно детский поэт это знание, этот фундамент культуры и создает. На нем будет строиться все остальное.

И от того, насколько крепок этот фундамент, многое зависит.

Детское стихотворение почти формально (может быть, поэтому такими хорошими детскими поэтами были обэриуты — они чутко чувствовали форму): все

условия оговорены, все правила сформулированы — все дано явно. И читатель должен, получив ответ, открыть глаза от удивления.

Этот пафос ясности и есть, может быть, главное достоинство и детской поэзии Заходера, и его гётевских переводов. Конечно, Гёте далеко не всегда так уж прост и прозрачен, иногда мысль его может ветвиться и становиться садом расходящихся тропинок. Но где-то в самом ядре его великого дара есть эта ясность просвещенческого идеала — сущность можно высказать, ее никто от тебя не прячет, нужно только внимательно смотреть на мир.

Снова и снова к Творцу я взываю:

— О ниспошли мне Свою благодать —

Истину, истину дай увидать!.. —

И слышу:

— Да разве Я что-то скрываю?

Эту гётевскую ясность и предъявляет Заходер. Неожиданно, звонко, не стесняясь простоты. Но это трудная простота: чтобы получилась красивая задача, ее единственный ответ должен быть неожиданным и нетривиальным. Может быть, поэтому одну из лучших детских книжек и написал очень серьезный математик — Чарлз Л. Доджсон (он же Льюис Кэрролл), которого так мастерски пересказал Заходер.

Писать детские стихи не проще, чем взрослые. Здесь ограниченность средств почти предельна. Ничего нельзя прятать, не2 на что тонко намекать, потому что твой читатель должен получить все и прийти к тому единственному выводу, который предполагается рациональной схемой.

Это не исключает, а, напротив, предполагает очень высокое версификационное мастерство. “Федорино горе” Корнея Чуковского — один из версификационных шедевров русской поэзии XX века, а недостатка в великих мастерах в этом веке не было.