Новый мир. № 1, 2003
Шрифт:
Может быть, и вправду опасаются: помнится, еще Дон Кихот полагал, что его Дульсинея только потому осталась непорочной, что ни один живой мавр не попался ей на глаза.
Хотя воинствующие исламисты представляют собою довольно тонкий слой в массе мусульманского населения, они постоянно ощущают за собою ее поддержку. Особенно со стороны молодежи, которая хочет иметь своих героев и находит их в лице террористов-самоубийц; и поставляет для них свежие кадры. Но главный враг, «владычествующая над горизонтами» (воспользуемся средневековым титулованием халифов) Америка, — далеко и высоко, поэтому в определенных обстоятельствах вся ненависть может обернуться против ее местной «агентуры», иначе говоря, против туземных элит. Чего, несомненно, добиваются «Аль Каида» и подобные ей организации.
Но только ли этого они добиваются? Из схемы тактически рассчитывающего свои шаги террористического подполья выпадают, между прочим, мусульмане, проживающие в странах Запада, а их сейчас ни много ни мало пятнадцать —
Пожалуй, именно здесь противостояние демонстрирует себя в наиболее «чистом», не замутненном политикой виде. Исламисты на Западе с головой погружены в западную культуру, и поэтому их отчуждение от нее выглядит особенно вызывающе. И то, что они ей противопоставляют, — не другая культура, но вера. Так как отрыв от корней здесь максимальный, то их вера, как правило, склоняется к ваххабизму, то есть сугубо законническому и наиболее «свободному» от культуры варианту ислама. Ваххабизм даже у себя на родине, в Саудовской Аравии, отрясает от ног своих едва ли не большую часть своего же, аравийского, культурного наследия, а на Западе он тем более превращается в голый ритуализм и буквализм. Молиться пять раз на дню, читать Коран, никогда не смеяться, носить бороду определенной длины и т. д. и при этом не участвовать в жизни «неверных», насколько это вообще возможно, — вот примерный набор заповедей, которым следуют исламисты.
Отчасти они напоминают английских пуритан времен последних Тюдоров и первых Стюартов. Те тоже жили совершенно наособицу, по-своему воспитывали детей, не посещали позорищ (зрелищ) и даже внешне выделялись среди соотечественников длинными волосами и твердыми шляпами с широкими полями. Только в данном случае выделенность еще большая, так как речь идет о людях, как правило, иного этнического корня (хотя есть уже немало западных людей, перешедших в ислам), верящих в «другого» Бога.
Версия, объясняющая поведение террористов целеполаганиями тактического характера, — чересчур утешительная. Есть в их действиях нечто такое, что выше расчета. Наивно думать, что они могут удовольствоваться какими бы то ни было переменами в мусульманских странах; внутренне они уже разогнали себя на борьбу с Западом (куда они включают и Россию) и не остановятся ни при каких условиях; если, конечно, их не остановить. Возможно, далеко не все из них сами отдают себе отчет в том, чего они хотят от Запада. Но можно не сомневаться, что наиболее решительные сознательно поставили целью для начала ввергнуть западный мир в хаос — во имя Аллаха, милостивого и справедливого [24] .
24
Для начала… О степени их агрессивности дает представление хотя бы следующее высказывание шейха Омара Бахри, главы шариатского суда в Лондоне (похоже, ставшего центром западного исламизма): «С помощью Аллаха мы превратим западные страны в мир ислама. Если будет основана мусульманская супердержава, она завоюет Запад, а если нет, наша культура и идеология изменит лицо Запада навсегда» (Бюллетень MEMRI от 5 августа 2002 года). Можно посчитать это заявление типичным для западных исламистов в целом.
При чем тут ислам? Говорят, что психологию террористов можно определить формулой «сначала ненависть, потом ислам». Но и в этом случае необходимо разобраться, каким образом конкретно «задействован» ислам в этом сочетании.
Что на разведку сейчас ложится основная нагрузка в борьбе с терроризмом, я уже говорил. Пора сказать и о том, какую важность приобретает в этом плане «глубокая разведка» — академические исследования мусульманского мира.
В некоторых языках близость разведки и «разведки» отражена терминологически. Так, латинское слово explorator означает сразу и «разведчик», и «исследователь». И в английском языке: intelligence — «интеллект» и «разведка». Терминологическая близость отражает близость предметную. Научные исследования, относящиеся к различным сторонам жизни других народов, объективно могут быть использованы как разведданные. Не случайно многие исследователи, работавшие и работающие в чужедальних странах, связаны с разведывательными службами. Ничего заведомо дурного в этом нет: добываемые ими сведения могут быть использованы в корыстных интересах пославшей их страны, но могут и послужить во благо страны принимающей.
После 11 сентября американцы спохватились, что они плохо знают мусульманский мир. Естественно, что ответственность за это несут в первую очередь академические круги. Известный ориенталист Мартин Крамер написал покаянную книгу, в которой признает, что американские ученые, специализирующиеся по Ближнему
и Среднему Востоку, «способствовали настроениям благодушия, распространившимся в обществе, отчего оно оказалось совершенно неподготовленным к „неожиданному“ нападению исламистов» [25] . Америка, пишет Крамер, едва ли не единственная в мире страна, где можно считаться хорошо образованным человеком и при этом не владеть ни одним иностранным языком. Отсутствие интереса к изучению иностранных, паче всего незападных, языков сказывается и в том, что редкий американец посвящает себя изучению восточных стран. В частности и в особенности это относится к изучению мусульманского мира; в этой области американцам остается только завидовать достижениям немцев XIX и французов XX столетия. (Насчет XIX столетия, мне кажется, Крамер не вполне прав: англичане и те же французы отличились тогда на этом поприще едва ли меньше немцев.)25
Kramer M. Ivory Towers on Sand. The Failure of Middle Eastern Studies in America. N. Y., 2002, p. 9.
Крамеру вторит директор Института войны и мира при Колумбийском университете Ричард Беттс: Соединенные Штаты сильно отстали в части изучения мусульманского мира. Если мы хотим успешно бороться с террористами, «нам надо излечиться от нашей культурной болезни — полагать, что наше первенство в мире делает для нас необязательным широкое и глубокое знание внешнего мира, особенно незападных обществ» [26] . Самодовольство, указывает Беттс, превращает в невежд даже ученых мужей: в американских научных и образовательных учреждениях есть великое множество профессоров, выстраивающих модели, которые, как они наивно полагают, остальной мир жаждет принять из их рук, и совсем мало специалистов, действительно хорошо знакомых с мусульманскими странами.
26
Kramer M. Ivory Towers on Sand. The Failure of Middle Eastern Studies in America. N. Y., 2002, p. 9.
Кстати говоря, аналогичным образом и нам следовало бы озаботиться состоянием нашей ориенталистики: самодовольство (на иной лад), правда, у нас испарилось, и с языками, кажется, не так плохо, но в остальном положение дел с изучением по крайней мере мусульманских стран оставляет желать лучшего.
Если разведка без кавычек обращает взоры к уже сложившимся «авторам», действующим на исторической арене, прослеживая их реальное поведение, то научная «разведка» — это попытка войти в чужую душу, «в ум и в лицо поглядеть» (как говорит Пенелопа у Гомера), дабы понять мотивы поступков, а не просто констатировать их. По-своему это тоже «рисковое» занятие: однажды войдя в чужую душу, можно, так сказать, обратно из нее не выйти. Как раз среди исследователей мусульманского мира насчитывается немало «перебежчиков», которые в результате собственных штудий сами перешли в ислам. Наиболее известный случай — Рене Генон, он же Абдель Вахед Яхья (хотя Генон известен не столько исследованиями мусульманского мира, сколько попыткой выстроить некую обобщенную в мировом масштабе концепцию «традиционного общества»).
Есть среди них и «двойные агенты», как бы частично перевербованные другой стороной. Только, не в пример «рыцарям плаща и кинжала», «двойные агенты» от науки — как раз наиболее полезные в данной области люди. Это ученые, которые обжили чужую территорию как родную, не утрачивая своей изначальной укорененности. Диалог цивилизаций становится у них диалогом с самими собой; естественно, что в подобных случаях опасность быть неуслышанным и непонятым автоматически отпадает. Случается, что работы таких ученых занимают достойное место в рамках не только своей, но и исследуемой ими культуры. Известно, например, что в истекшем веке работы выдающихся французских ориенталистов Луи Массиньона и Анри Корбена оказали заметное влияние на интеллигенцию ряда мусульманских стран (первого — преимущественно на суннитскую, второго — на шиитскую их часть), а через нее и на заново формирующееся самосознание их народов.
Впрочем, и «перебежчики» по-своему бывают полезны: они вынуждают задуматься над тем, что побудило их стать таковыми.
Самое значительное, что было достигнуто в исследовании мусульманского мира на протяжении XX века, — «открытие» шиизма, позволившее по-новому взглянуть на ислам в целом. Честь этого «открытия» (пришедшегося на вторую треть XX века) принадлежит главным образом А. Корбену и его школе (к которой причисляют себя ученые не только Франции и других западных стран, но также Ирана и Ирака) [27] .
27
Стоит отметить, что немалую роль в изучении шиизма и особенно исмаилизма (о его отношении к шиизму см. ниже) сыграл русский ученый-эмигрант Wladimir Ivanow, чьи работы, публиковавшиеся на английском языке, пора перевести на русский.