Новый Мир. № 10, 2000

Опубликовано 15 июля 1995 года в газете «Саратовские вести». Автор — член Союза писателей России Николай Федоров.

Самое печальное, что сонм сочинителей «на смерть поэта», наряду со всеобщей грамотностью, породил и он сам, Михаил Юрьевич, когда дал навсегда пример поэтически-гражданской позы над гробом поэта. Я не кощунствую и не сравниваю, просто в стихотворении его столько же поэтического гения, сколько в заразительной человеческой несправедливости: смерть как повод обличения недругов.

Все-таки и тот, кому посвящают ужасающие строки, хоть каплю, но ответственен за них. Ведь не «Парусу» уж сколько лет пытаются следовать горе-стихотворцы, но желают облить желчью кого-то, кто, по их скудному убеждению, виновен. Некогда внедрившаяся в массовое сочинительское сознание мысль о гражданской жертвенности их поприща подвигала искать не только в высоких образцах, но и в близлежащем быту некий трагизм.

Расскажу об одном с-ком литераторе.

Писатель Ч. по профессии был писатель из народа: я уж как-то раз описал разновидности провинциальных союзписателей, которым требовалось для успеха некое амплуа внутри писательского. Скажем, писатель(-ница — чаще) — романтик из пионервожатых, или мастер приключенческого жанра из чекистов, или просто честный советский еврей из честных советских евреев и т. д. Так вот, Ч. был писатель из народа. Он сочинял бессмысленно-безмятежные, не без проблесков некоего коровьего юмора, повести про деревенских чудаков, само собою, подражая и безумно завидуя Шукшину, успех которого породил в семидесятые годы толпу подражателей, полагавших, что и они могут, потому как из народной жизни произошли.

Любил Ч., напившись и предварительно выяснив, что редактора нет на работе (ни разу не застал), явиться в редакцию журнала и, притворяясь более пьяным, чем есть, кричать на бледнеющих редактрис из отдела прозы: «Где он, бля, порежу суку, жидам продался, а русских печатать не хочет, бля!» Покуражась не более десяти минут, он смывался. Когда при встрече с ним, трезвым, на собраниях в СП редактор пытался ему пенять, он, коротенький, с дурно пахнущим сырым лицом, потирая руки, бормотал, что ничего не помнит, и скверно улыбался.

Ч. разнообразил тусклое течение дней писательской организации.

То соседка его, очень почтенная неюная девушка, даже не она по застенчивости, а мать ее, сообщит в организацию, что Ч. предложил ее дочери: «Заходи — впендюрю, чего целкой ходить!» То уже целая группа соседей напишет в СП жалобу, где описывается, как Ч. мочился во двор с балкона, крича при этом: «Я писатель, на вас хотел ссать и ссу!» То директорша книжного магазина звонит секретарю СП и умоляет увести из ее магазина Ч., требующего продать ему его книгу, о которой директорша даже не слышала. Выясняется, что книга лишь запланирована в местном издательстве, но Ч., уводимый секретарем из магазина, все равно кричал директорше, размахивая красной членской книжкой: «Продай, бля, пожалеешь!»

Мало что ему все сходило с рук, насчет чего имелись известные подозрения среди коллег, он еще любил писать на них жалобы и ходить на прием в высокие кабинеты. Он мог неделями просиживать в приемной с утра до вечера, трясясь с похмелья, но как бы от уважения и страха, и, попав-таки в кабинет, первым делом заявлял, что пишет о народной жизни. Наконец Ч. зарезали собутыльники.

Прошло с того несколько лет, и свободная пресса России стала раскапывать и рассказывать истории о давнем и недавнем прошлом, злодеяниях и преступлениях проклятого режима. Местные писатели начали выпускать газетку, к которой стишками и рассказами не удавалось привлечь читателя. И тогда писательский секретарь, столько претерпевший от Ч. и без видимых страданий воспринявший его кончину, начитавшись прессы, вдруг печатает статью под названием «Кто убил Виктора Ч.?», где с нажимом на то, что Ч. был именно русским, а никаким иным литератором, предполагалось, что некие темные силы расправились с певцом народной жизни.

Старый, матерый литератор-антисемит серьезно и даже сердито заявлял в разговоре, что Высоцкий не мог быть евреем даже на капельку, поскольку написал «Протопи ты мне баньку, хозяюшка». Он был не просто антисемит, но питерский антисемит, песня нравилась ему до слез, и допустить, что ее сочинил человек, имеющий отношение к тем, с кем он всю жизнь боролся, было для него нестерпимо.

Сцена из октября 1990 года.

Володя Т., еще не уехавший в Израиль, уютно устроившись в кресле, с удовольствием выпуская дым и отставив ножку, пугает:

— А резать будут всех евреев, и чистых, и половинок, и четвертинок, и восьмерок, и шестнадцатых. И женатых на еврейках тоже будут резать. Придут «памятники» и разбираться не станут.

Выражение лица такое, словно бы повествует он о чем-то исключительно приятном и к нему не относящемся.

— Но ты, писатель, не обольщайся: евреев им надолго не хватит. Тогда они за интеллигенцию примутся, за писателей.

Выходя от него, зашел в магазин. На прилавках консервы из морской капусты, грузинский мандариновый сок, растительное сало, пакетики с сухим мятным напитком. Огромная очередь за плавлеными сырками, которые продают по паспортам с местной пропиской. А мимо магазина на иномарках едут молодцы в кепках с большими козырьками, в кожаных куртках.

Спустя четыре года Володя воротился из Израиля, молодцы сменили униформу, в магазинах все появилось, но плавленый сырок стоит примерно одну пятую моего дневного заработка.

Вот письмо, некогда случайно и безадресно попавшее мне в руки:

«17 сент 75 г. Здравствуйте Весь дом Романовых… Был на Дону 2 дня херово дождь и дождь и сбежал ничего не привез из сеточек не достал никого не было уехали на рыбалку был у брата 2 корзины Раков съели и все рыбаков не видел.

У нас 2 дня Гостит Вася

С Дона привез рыбы с обкомовского Завода Вяленого Леща и Копченая сеньга на подобие леща чудо делаю для всех области предам и Секретарям

Дай бог тебе ловить Лещей, но ни одного трипера.

Целуем. Ваник Цыпа

Вася достал 12 ван радоновых 2 принял уже и электрогрязь а радикулит дома лечу

Крапивой Веселый он парень электро Монтер все справляет выключатели. Кушаем вместе он у нас третий раз уже».

Советская действительность имела многие, нынче совершенно непонятные уже радости: «достать» радоновые ванны.

Или — вспомнил что-то: идя в кинотеатр, не только ждали фильма, но испытывали некоторое волнение по поводу того, какой киножурнал будет перед фильмом. Спокойно принимались «Новости дня», тягостный вздох проползал по рядам при титрах вроде «Новое в строительстве». Особой радостью встречались позывные «Фитиля», а еще раньше, когда не было «Фитиля» и телевизора, жгучий интерес вызывала «Иностранная хроника».

Сперва под грозные суровые аккорды диктор угрюмо информировал о том, как живется трудящимся в странах капитала, а на экране проходили кадры с разгоном демонстрации, почему-то непременно в дождливую погоду. Затем под жизнерадостную, как ручеек, мелодию шла рубрика «В странах социализма», где показывалось открытие птицефабрики в Венгрии или детсада в Болгарии.

Особое волненье в зале возникало, когда под врывающуюся в советские уши «их» музыку на экране малькало что-то из их же нравов вроде женского бокса или собачьей парикмахерской.

Вспомнил клип с Утесовым, а всего их было несколько, «Песня американского безработного» (кажется, так), обращающегося к обществу и хозяевам. Утесов пел как бы сгорбясь, что мало позволяло его телосложение, на фоне сияющего небоскребами черного задника и закидывая шарф через плечо, чтобы показать, как холодно безработному в капстране.