Новый мир. № 10, 2002

Книга самурая. [Юдзан Дайдодзи. Будосёсинсю; Ямамото Цунэтомо. Хагакурэ; Юкио Мисима. Хагакурэ Нюмон.] Перевод Р. В. Котенко, А. А. Мищенко. СПб., «Евразия», 2001, 320 стр.

Благодаря Лимонову и Джармушу мы знаем, что путь самурая — путь к смерти.

В «Книгу самурая» входят два наиболее знаменитых трактата о бусидо, а также размышления квазисамурая ХХ века, писателя Юкио Мисимы, который, комментируя «Хагакурэ», настаивает на универсальной ценности бусидо.

Но дело в том, что самурай служил. Беспрекословное подчинение господину — его добродетель. И умирал самурай не за идею и не за партию, а за господина. (У Джармуша в фильме про пса-призрака так и есть. А кто у Лимонова господин?) Получается, что именно господин дает возможность своему вассалу быть самураем. Самурай без господина — личность малопочтенная, ронин. Кто смотрел одноименный американский фильм про шпионов, знает.

«Итак, мы не можем умереть за правое дело. Вот почему Дзётё советует нам на распутье между жизнью и смертью выбирать любую смерть», — самурайствовал Мисима, но самураем стать не мог и сам выбрал, когда, как и за что ему умирать.

Сергей Куняев. Русский беркут. М., «Наш современник», 2001, 464 стр.

Откликаясь в «Периодике» на журнальную публикацию «Русского беркута», я писал: «Апологетическое/нелицеприятное жизнеописание поэта Павла Васильева: сквозь историю о том, как нерусские люди затравили русского беркута, неумолимо проступает рассказ о том, как упорно он сживал себя со свету (что никак не оправдывает его убийц)».

Сейчас, пользуясь случаем, не могу не привести большую и выразительную цитату на эту тему.

Итак: «В конце июня Павел, еще не отошедший от дикого количества печатных поклепов, был приглашен горячим его поклонником Валерианом Куйбышевым в Кремль на торжества по случаю приема участников челюскинской экспедиции. Не исключено, что Куйбышев пригласил поэта сознательно, именно в пику Горькому, как бы демонстрируя не в меру возомнившему о себе „первому писателю Советского Союза“, что слово последнего не является приговором окончательным и не подлежащим обжалованию и что Васильев пользуется полным доверием у высшего руководства. Васильев пришел на прием нервный и взвинченный. Почти весь вечер молча пил и со стиснутыми зубами слушал произносимые тосты. А когда ему предложили почитать стихи (стихотворение „Ледовый корабль“, посвященное Отто Юльевичу Шмидту, было опубликовано тремя неделями ранее в „Вечерней Москве“), он, чувствовавший себя явно не в своей тарелке среди членов правительства, вождей, Героев Советского Союза, окончательно „слетел с катушек“. Встал, провожаемый одобрительными и любопытными взглядами, посмотрел в упор на Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича и остальных, сидящих за центральным столом, обвел глазами героических летчиков-полярников — и громко запел тут же сочиненный экспромт на мотив „Мурки“.

Здравствуй, Леваневский, здравствуй, Ляпидевский! Здравствуй, Водопьянов, и прощай! Вы зашухарили, „Челюскин“ потопили, А теперь червонцы получай!

За столом воцарилось мертвое молчание. Кто-то хмыкнул, кто-то тихо захохотал, уткнувшись лицом в ладони… К Васильеву быстро подошли люди в форме, аккуратно взяли его под руки, вежливо и быстро вывели из-за стола, проводили за пределы Кремлевского дворца и оставили в покое уже за воротами».

Тут бы — no comments.

Но, извините, профессиональный зуд: откуда все это известно? Присутствовали многие, но кто описал — где, как, когда? Как этот очевидец (помните: врет, как очевидец) был настроен по отношению к поэту? Сам Васильев рассказал? Кому? Где? Когда? Из текста это не ясно. Можно подумать, что сам биограф парил в тот момент — незримый — под потолком, а потом вылетел за кремлевские ворота… Но тогда он мог бы немало рассказать о тайнах Кремля.

— 3

Эдуард Лимонов. Моя политическая биография. Документальный роман. СПб., «Амфора», 2002, 302 стр.

«В связи с отсутствием оперативной связи между издательством и автором, содержащимся под стражей в СИЗО ФСБ России, книга выходит в авторской редакции, без сверки имен и дат».

Не роман, конечно. Роман — это, пожалуй, преувеличение. Просто рассказы о партии (национал-большевистской).

Книга, написанная в тюрьме подследственным, но еще не осужденным, — это особый жанр: надо хорошо выглядеть перед соратниками и в то же время не дать на себя материал следствию.

Лимонов, похоже, справляется. Не знаю, похвала ли это.

«Хвалить книги фашиста, сидящего в тюрьме, — вроде как самому становиться немного фашистом. Ругать — солидаризоваться с „правящей кликой“», — мучается модный литератор Илья Стогоff («Книжное обозрение», 2002, № 27–28), рецензируя также написанную в предварительном заключении лимоновскую «Книгу воды» (М., «Ad Marginem», 2002).

А я, как всегда, читаю периодику.

«Он выбрал свой путь — путь вечной молодости. Кто бы из стареющих писателей (а „подростку Савенко“, между прочим, под 60 лет!), да просто кто бы из стареющих мужиков не захотел стать кумиром пятнадцати-двадцатилетних недорослей и недорослиц? Но за это удовольствие надо платить — а платить-то, кроме Лимонова, не готов никто. <…> Лимонов — надо снять перед ним за это шляпу — и не визжит, терпит, ведет себя достойно своей „статьи“…» — пишет Леонид Радзиховский («Время MN», 2002, № 116, 9 июля).

Ну, неправда ваша. В опубликованном открытом письме из Лефортова к министру культуры Михаилу Швыдкому Лимонов прибег к последнему средству национал-большевика, публично объявив себя гражданином французской республики [15] . Когда я развернул этот номер «Литературки», на моем рабочем столе лежало коллективное письмо к Путину и Патрушеву в защиту Лимонова, которое и мне предлагали подписать. И тут — это. Ах ты <…>, подумал я. Писатель — как мне все уши прожужжали, — наверно, не должен сидеть в тюрьме, а вот французский гражданин может и посидеть. Особенно французский гражданин, организующий в России радикальную — по признанию самого организатора [16] — партию из наших детей. (За них тоже Ширак заступится?) Мне — гражданину РФ — это очень не нравится.

15

Буквально: «Министру культуры Михаилу Швыдкому. <…> То, что я сижу в тюрьме, — позор правительству, которого Вы, господин Министр, являетесь частью. <…> Помимо всего, я еще гражданин Франции, и в январе о моем аресте стало известно президенту Жаку Шираку. <…>» («Литературная газета», 2002, № 13, 3–9 апреля).

16

«Вы считаете свою партию экстремистской?» — спрашивает журналистка Ольга Алленова. «Я считаю ее радикальной», — отвечает Лимонов («Коммерсантъ», 2002, № 118, 10 июля).

Ну и не подписал письма.

И книжку эту — в минус, в минус…

Владимир Войнович. Портрет на фоне мифа. М., «ЭКСМО», 2002, 192 стр.

Портрет — это портрет Солженицына. На фоне солженицынского же мифа. (Потому что у Войновича мифа нет. Это многое объясняет.)

По сути: автопортрет Войновича на фоне портрета Солженицына на фоне солженицынского мифа. «Это ж надо так себя на другого человека замотивировать, чтобы сделать его главным персонажем на празднике собственной самости!» — удивился Дмитрий Бавильский («Как нам обустроить Солженицына» в «Русском Журнале» <http://www.russ.ru/krug>).

Лейтмотив «Портрета…»: Солженицын не так хорош…

Не так — как? Ну, не так хорош…

Стиль Войновича-моралиста: «Арестованный в конце войны офицер Солженицын заставил пленного немца (среди бесправных бесправнейшего) нести свой чемодан. Много лет спустя он вспомнил об этом, написал и покаялся. Но меня удивило: как же не устыдился тогда, немедленно, глядя, как несчастный немец тащит через силу его груз?..»

Позволю себе не согласиться ни с Войновичем, ни с Солженицыным.

Немец в конце войны должен нести чемодан советского офицера, пусть и арестованного. Это правильно, это хорошо.