Новый мир. № 11, 2002

* * *

Улетел туалетный утенок. Ангелоидом стал нетопырь. В магазине горящих путевок Не отыщешь бесплатной — в Сибирь. Гусь свинье и товарищ Кащею, Чуть живой заводной соловей, Ты бросаешься веку на шею, Кто угодно по крови своей. Век тебе отвечает, как может, Разноцветными нитками шит: Ворожит, ублажает, корежит, Лезет в душу, на помощь спешит… Благородный любитель халявы, Теневой председатель жлобья, Даст тебе он и денег, и славы. А потом — закопает в себя. Даст тебе он и зрелищ, и хлеба, И земное подобье судьбы, И — сквозное присутствие неба Над любым пятачком городьбы…

* * *

Откупорив бутылку об оградку Газончика, взошедшего на днях, Губами припадешь к миропорядку — И скроешься в неброских зеленях. Земную жизнь пройдя по захолустьям, Привал устроишь в парковом лесу, — И бабочка — лимонница, допустим, — Как желтый ангел, сядет на джинсу…

* * *

Взявшиеся словно дважды два, Запиши пришедшие слова. Звездочки в количестве трех штук Нарисуй над ними (ноутбук До сих пор — не по карману, что ж, Без него, сдается, проживешь Лет еще… Бог знает сколько лет…). Погляди в окно. Поешь котлет. Ржавой переделкинской водой В общем душе голову помой — И — подкожно — сквозь житье-бытье Вдруг почувствуй время как свое…

* * *

За палаткой кучкуется пьянь, У небес вымогая десятку, Вместо дури подсунувший дрянь, Наркодилер идет на посадку. И приписан к последней строфе Телефонный звонок анонима, И заказан — как столик в кафе — Олигарх, проплывающий мимо…

* * *

В свете стоячих небес — обтекаемый взглядом Самодостаточный блок да в придачу к нему Звуки газонокосилки за домом и садом, Словно держащее «до» бесконечное «му»… Медлить не хочется. Хочется медлить вразбивку С чем-то другим, например, с убеганьем вперед… …Град подмосковный горазд молотить по загривку. Ясно как день: это камешки в твой огород…

* * *

Он кончается во мгле — Как без марафета — День, сидящий на игле Солнечного света. Время топчется в груди Вместо эпилога. Но маячит впереди — Вечная дорога…

* * *

Что ты видишь, кроме этих стен? Бледное подобье перемен, Где на стыках уличных паров День качает в люльках маляров. Осень спит, — и сон осенний мглист, И тебя лениво, словно лист, Загоняет в собственный подъезд Неохота к перемене мест…

* * *

Перелицованные дни, И жизнь твоя чужой сродни, И безымянный трафарет, Похожий на автопортрет, И эта улица не без Висящих наискось небес, С которых снег идет, виясь, Двоясь, водою становясь…

* * *

Съеден шоколадный Дед Мороз. После торта «Птичье молоко». Тянется невидимый обоз. — Далеко ли? — спросишь. — Далеко… — А давно ли? — Может быть, давней, Чем живем на белом свете мы. …День ползет. Как белый муравей. Белый муравей из белой тьмы.

* * *

Я подтяну живот, а ты лицо подтянешь — И мы продолжим путь дорогою добра… От пятен на ковре с лихвой избавит «Vanish», От подковерных игр — отсутствие ковра… Приписанным к Земле частицам звездной пыли, Ниспосланным сюда в эпоху перемен, Нам дали этот мир, чтоб мы другой лепили. Не покладая рук. Не разрушая стен…

Александр Яковлев Домашние люди

Яковлев Александр Алексеевич родился в 1955 году. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Печатался в журналах «Октябрь», «Юность», «Ясная Поляна» и др. Живет в Москве. В «Новом мире» публикуется впервые.

Так вот все и происходит. Главное — время выбрать.

Соседская девушка пришла, когда жены дома не было.

1

Агеев здоровается с Даниловной, словно венок на могилу возлагает. Лик у старушки не живописный. Кожа туго обтягивает скулы и челюсти с длинными зубами. Время остановилось на иссиня-желтых цветах, истребив краску в глазах. А дальше растерялось, исчерпав все свои злокозненные задумки. Ну а наряд Даниловна изобрела сама: желтый платочек с мелким синим узором, белая блузка, серая юбка. В таком тусклом обличье пребывает Даниловна лет двадцать. А может, и больше. Просто два десятка лет стоит дом. Нет у него более длинной истории.

Девятиэтажный дом, панельный. Живет при нем старушка, посиживает несменяемо у подъезда, детишек пугает, никак не спеша доставить товаркам хмельной радости попеть, пригорюнясь, на поминках.

Агеев выходит из заплеванного лифта на восьмом этаже. И попадает в другое время. У дверей квартиры его уже ждут. Соседская девушка Юля. Юная и цветущая. С книжкой в руках.

— Заходи, — усмехается Агеев. — Библиотека открыта.

Спустя десять минут Агеев привычно устраивается за письменным столом, работает. Юля стоит на табуретке, спиной к нему, у книжных полок, ищет книгу.

— Некроплазы, — бормочет Агеев, которому ну никак не дает сосредоточиться обольстительный скрип табуретки за спиной. — Хм… Редактор убьет меня за эти некроплазы. Как же их покруглее-то обозвать… — Потягивается, оборачивается, смотрит на Юлию. — Совсем мы с тобой закопались. Я — с переводом, ты — с книгами. Мать небось уже волнуется. Пошла к мужчине и… пропала. А?

— Сейчас я, дядь Вить, сейчас, — отвечает Юля.

Теперь табуретка скрипит противно. Не нравится ей, старой, сравнение с изящной девичьей фигуркой.

— Да я не гоню. Мне с тобой даже веселей, чем с этими некроплазами. На работу еще не устроилась?

Юля, переставая листать книгу, отвечает не сразу:

— Нет.

— Ну ничего, бог даст, образуется, — бормочет Агеев, усилием воли заставляя себя возвратиться к работе. — Образуется… Н-да… Вот тебе и некроплазы… Как же их… А если вот так…

Юля, застыв на своем постаменте, долго смотрит на него. Проходит минут пять. В наступившей тишине Агеев оборачивается, чувствуя взгляд. И тут девушка говорит торопливо:

— Вы только не подумайте… Я ведь готовить умею! И стирать. Шить даже… Меня мама учила.

— Вот и прекрасно, — несколько растерянно отзывается Агеев. Взгляд его невольно падает на короткую клетчатую юбочку, на круглые коленки. Хм… — Кому-то повезет с невестой.

— Вот и я об этом! — подхватывает девушка. — Возьмите меня в жены!

Ругая себя за неосторожный взгляд, Агеев мотает головой:

— Как это? Ты… Тебе нехорошо?

— Очень нехорошо! Если б вы только знали, как мне нехорошо… Вот вы говорите — устроиться на работу. А я не могу. Мне страшно… Я ведь работала два месяца. Так на этой самой работе, вы не представляете, мужчины — при-ста-ют! Ужас!