Новый мир. № 12, 2002

360 км — это близко к размеру третьего по величине астероида — Весты, чей диаметр 385 км. Это тело вполне астрономических размеров. Если бы Веста приблизилась к Земле и пересекла границу Роше, она была бы разорвана приливными силами, но корабли инопланетян в «Дне независимости» несравнимо меньше. Не думаю, что Станислав Лем намеренно исказил законы природы, за соблюдение которых в вымышленной реальности он так ратует. Его ошибка тоже связана с магией термина и невольно иллюстрирует построения псевдонауки. Термин или закон берется правильный, но искажается область его применения.

Единство языка, однозначность терминологии необходимы. Не для того их выдумали ученые, чтобы изображать из себя особо умных, а чтобы понимать друг друга однозначно. При использовании терминологии одной науки в границах другой нарушается контекст и слово значит совсем не то, что должно значить. Остается шелуха, оболочка, видимость научности, что-то по-гречески или по-латыни. Но смысл утрачен.

Наука развивается непрерывно — она не принимает никаких скачков. То, что Кун назвал научными революциями, — это наведение порядка — генеральная уборка по весне. Дом-то продолжает стоять, как и стоял, никто и не думает его сносить. Просто выбрасывают некоторое количество хлама, а то и не выбрасывают, а прячут на антресоли — авось пригодится.

Оттого что Рассел сформулировал свои парадоксы и, по словам Фреге, здание математики закачалось, инженеры не разучились рассчитывать пролеты мостов, используя метод виртуальных перемещений Лагранжа.

Аристарх Самосский, этот Коперник античности, предложил использовать гелиоцентрическую систему более чем за полтора тысячелетия до Коперника. Но его система не была принята античным мышлением. И дело здесь не в близорукости астрономов и математиков того времени. А именно в том, что они были настоящими серьезными учеными.

Аполлоний Пергский, разработавший систему описания видимого движения планет с помощью эпициклов, был подлинный ученый.

Гелиоцентрическую систему нельзя было принять не только потому, что она противоречила авторитетнейшим Платону и Аристотелю, на это бы греки пошли, но и потому, что гелиоцентрическая система противоречила двум фундаментальным наблюдаемым явлениям: неподвижности далеких звезд и Аристотелевой аксиоме, согласно которой «тяжелому естественно стремиться вниз».

Аристарх предложил считать, что звезды настолько удалены от Земли, что вся система Солнце — Земля кажется с их удаления точкой, и потому звезды не движутся, если смотреть на них с Земли. Аристарх был гений. Но греки очень настороженно относились ко всякому проявлению актуальной бесконечности, даже к ее гипотетической возможности. Тот же Аристотель утверждал, что актуальной бесконечности нет в природе. А в системе Аристарха пришлось бы считать звезды практически бесконечно удаленными. Со второй аксиомой было еще хуже: если Земля вращается вокруг Солнца, почему она на него не падает? Предъявить хрустальную сферу, к которой она прикреплена, было довольно затруднительно.

Гипотеза Аристарха требовала введения дополнительных аксиом: что Земля — не всякое тяжелое тело, а специальное, такое, каких на самой Земле нет, — остальные-то падают. И признания того, что Космос практически неограниченно велик.

Греки предпочли нормальное, скромное — в точности научное решение, которое не требовало коренной ломки представлений о природе. Но они сохранили гипотезу Аристарха — о ней мы знаем от Архимеда из его «Псаммита», и Копернику, искавшему аналогии и подтверждения своим идеям, было легче решиться их сформулировать и опубликовать, так как прецедент уже был создан.

Пауль Фейерабенд пишет в своей знаменитой работе «Против методологического принуждения» (у работы характерный подзаголовок «Очерк анархистской теории познания»). «В наших школах не довольствуются просто историческим изложением физических (астрономических, исторических и т. п.) фактов и принципов. Не говорят так: существовали люди, которые верили, что Земля вращается вокруг Солнца, а другие считали ее полой сферой, содержащей Солнце. А провозглашают: Земля вращается вокруг Солнца, а все остальное — глупость» [50] . Философа такая ситуация категорически не устраивает. Он видит в ней методологическое принуждение, диктатуру ученых, которые более всего заинтересованы в сохранении власти и влияния. Философ предлагает знаменитый принцип анархической теории познания: все допустимо и все равноправно — физика, астрономия, история или астрология, натуральная магия, легенды — каждый выбирает по себе, и каждый прав. Любое ограничение приводит к неизбежной стагнации и умиранию науки. Наука — это только один из мифов, но миф чрезвычайно влиятельный, и его давно следует поставить на подобающее место. А то, что действительно необходимо человечеству, философ предлагает решать не специалистам и ученым — они все равно между собой не договорятся и никогда не примут верного решения, поскольку они лица заинтересованные; что делать и куда направлять усилия и средства, должны решать частные лица, своего рода суд присяжных. «Для такого исследования никто не подходит лучше постороннего человека, т. е. смышленого и любознательного дилетанта» [51] .

50

Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1990, стр. 128.

51

Там же, стр. 135.

Сам Фейерабенд, конечно, не дилетант — он эрудированный и глубокий мыслитель, методолог и историк науки, и чтобы оспаривать его аргументацию, необходимо погрузиться в детали и частности — в первую очередь коперниканской революции и роли Галилея в ней. Здесь, конечно, нет смысла этим заниматься. Но необходимо отметить следующее: все, что предлагает применять в методологии и практике науки Фейерабенд, уже реализовано, начиная от принципа «все допустимо» вплоть до столь любимого философом специфического суда присяжных, состоящего из смышленых и любознательных. Но реализовано не в науке, а в искусстве, где действительно неприемлемы никакие ограничения, любая идеология важна и существенна, ничто не стареет и не утрачивает своей ценности, и даже окончательную оценку ставит читатель или зритель, тот самый любознательный дилетант.

Но наука и искусство исходят из разных первичных предпосылок. Наука начинает с предположения, что мир существует и единственен. Если это предположение верно, то Земля и Солнце в самом деле есть, а Земля вращается вокруг Солнца. Мы можем заблуждаться, но мы не можем одновременно признавать это положение и то, что Солнце находится в центре Земли. Мы вынуждены выбирать. А как только мы оказываемся в ситуации выбора, мы вынуждены принимать одну альтернативу и отвергать все остальные. Это — диктатура, тирания науки, которую так не любит Фейерабенд. Искусство же совершенно не заботится о том, насколько его построения соотносятся с действительно существующим единственным миром, потому что вовсе не предполагает ни его существования, ни тем более единственности. И у искусства есть на то свои основания.

Псевдонаука, которая эксплуатирует научный авторитет в своих если не корыстных, то уж, во всяком случае, далеких от познания целях, конечно, науку дискредитирует, но с этим ничего не поделаешь. Нужно просто в каждом конкретном случае быть внимательным и аккуратным.

Если перед вами разворачивают картину мира, которая агрессивно и безапелляционно отвергает все известные и принятые представления, если в ней используются все виды знаний и искусств одновременно, если при малейшем затруднении автор ссылается на сокровенное, то вероятнее всего — это псевдонаука, как бы ни был подробен ссылочный аппарат, сколь ни темны термины и какое бы количество математических формул ни встретилось на страницах.

Екатерина Ларионова, Сергей Фомичев Нечто о «презумпции невиновности» онегинского текста

Ларионова Екатерина Олеговна — литературовед, родилась в 1967 году, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник отдела пушкиноведения Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН, автор статей, посвященных пушкинской эпохе и творчеству Пушкина.

Фомичев Сергей Александрович — литературовед, родился в 1937 году, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН, в течение многих лет был заведующим отдела пушкиноведения ИРЛИ РАН и ученым секретарем Пушкинской комиссии РАН, автор многочисленных статей о Пушкине и книг «Поэзия Пушкина. Творческая эволюция» (Л., 1986), «Графика Пушкина» (СПб., 1993), «Праздник жизни. Этюды о Пушкине» (СПб., 1995), «Служение муз. О лирике Пушкина» (СПб., 2001); научный руководитель проекта «Пушкин А. С. Рабочие тетради. [В 8-ми томах. Факсимиле]» (СПб. — Лондон, 1995–1997).

Текстология требует особой скромности

и такта; идеологическая ангажированность

для нее губительна.

М. И. Шапир.

Ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН, лауреат премии Европейской академии Максим Шапир получил грант Российского фонда фундаментальных исследований для изучения текстологии «Евгения Онегина». Он выяснил, что «текст, перепечатываемый под таким названием многомиллионными тиражами, не соответствует ни одной из прижизненных публикаций романа» (стр. 147), удивился и решил не только поделиться своими наблюдениями с читателями «Нового мира» [52] , но и пресечь «традицию вольного обращения с подлинником», которую, по его мнению, «продолжают издания, называемые „научными“ и „академическими“» (стр. 148).

52

«Новый мир», 2002, № 6, стр. 147–165. Этот же текст под другим заглавием («„Евгений Онегин“. Проблема аутентичного текста») и с некоторыми дополнительными примечаниями напечатан в «Известиях Академии наук» («Серия литературы и языка», 2002, т. 61, № 3). Ссылки на страницы новомирского текста.