Новый Мир. № 5, 2000

Родина

Плыву слегка по воздуху, по воле Причин, опричь которым рождена. Я знаю, это ты меня в подоле Несешь домой, гулящая страна. Вот так ты возвращаешься — задами, На душный запах липы и сосны. А в твой подол вцепились, словно в знамя, Твои полуголодные сыны. История тебя не обуздает И не прогонит, но взгляни назад: Какой же царь-отец теперь признает Нагулянных тобою чертенят? А сколько нас таких ты рассовала По уголкам земли, по чужакам. Уж лучше бы ты вовсе не рожала, Чем убивать детей и строить Храм, Где свято место пусто на иконе. …Но почему в обители любой Мы узнаем друг друга по ладони — По линии вины перед тобой?

Воскресенье

1

В «Спидоле» старой тренькает «Тич-ин». А в комнате, где детский голосочек, Так благостно, как будто Бог мужчин Не создал вовсе. Только одиночек. Праматерь-одиночка держит ряд Кармический. И вот на этом круге Воскресные мелодии звучат В двух комнатах общественной лачуги. Года семидесятые. Она Разведена. Завсекцией. Строптива. И всем ломбардам в городе должна. И давится при слове «перспектива». Дочь — вылитая копия отца: Как заполненье форм недостающих. И врезать не грешно, чтобы, овца, Не повторяла линий проклятущих. К приходу ужин пусть готовит ей, Вершит уборку, делает покупки. А папочка пусть делает детей С другой несчастной где-нибудь в Алупке. Не важно. В Сочи. Господи, в Керчи! А мы впитали с клетками плаценты, Как выдать чемодан, отнять ключи И речь закончить словом «алименты». О, ренты унизительнейший сбор! Отделы кадров, слежки, исполкомы. Он восемнадцать годиков позор Поносит за один уход из дома. А к дочери на пушечный — ни-ни. Ребенок снова станет непокорным. Пять дней продленки. В выходные дни Ретроспектива Чаплина в «Повторном». О, воскресений солнечная сень! И музыка, похожая на город! Поль Мориа, Джеймс Ласт и Джо Дассен, И грека толстого дрожащий голос Кружатся над Калининским. Она, В себе лелея сладостность мгновенья, Вдруг задрожит от счастья, что одна И дочку мать взяла на воскресенье.

2

Ну что вам говорили: рецидив С определенным перечнем мутаций. Дочь взрослая. Все тот же лейтмотив Ей не дает от круга оторваться. Двухтысячный люминесцентный год. Не в моде свадьбы. Не в чести разводы. Она — идеалист. Она живет С очередным разводчиком породы. Но, впрочем, приходящим был отец, И — приходящ и подходящ разводчик. Ему за пятьдесят. Он чтец, и жнец, И на дуде… Он сам из одиночек, Хоть и женат. Урывками она, Дитя, слагает домик мозаичный, И словно полноценная жена Готовит студень и пирог яичный И в спальне стелит белое белье. И плачет. И заводит Джо Дассена. И шлет тысячелетие ее Проклятия во все ее колена. Но музыка такая над страной, Что пол мужской почти что обесточен. …По воскресеньям он живет с женой. И это всем подходит, между прочим.

* * *

Черная ночь — мышь на подоконнике. В черную ночь выш — ли любовники. В небе нетающий град звездною россыпью. Ты не любовник — брат с тихою поступью. Ты мне не в помощь дан, а в утешение. Кажется, жизнь — обман нашего зрения. Мы эту песню крыш сами придумали. Черная ночь — мышь с черными думами.

* * *

Ну, до свиданья, милый мой, до свиданья. Завтра вернешься: будут другие зданья, Будет иным знаменам сгибаться в пояс Строеный-перестроеный мегаполис. Новые будут праздничные презенты Делать стране моложавые президенты. Шарик земной от солнца переметнулся. Ты не вернулся в прошлое, не вернулся. Поезд причалил, прикачиваясь, к порогу, Словно к нему наобум проторил дорогу. Переродились навыки осязанья: Страшно и вспомнить выдержки из Писанья. Страшно подумать, по чьим я жила законам! Не узнаю родного — в тебе знакомом: Не узнаю в тебе своего мужчину. Подозреваю бешенство, бесовщину В каждом твоем движении, каждом слове, В каждой слезе смертоносной твоей любови.

К сокурснице

Ты в этом городе как в омуте: Уже и дно недалеко. Не спишь в шелках, не ешь на золоте — Волчица носит молоко. С тобою сестры мы и сироты, От нас пойдет Четвертый Рим. И созидать, и править в силах ты Одним лишь именем своим. Над величавыми руинами Былых серебряных веков Мы выросли непобедимыми На попечении волков. И в каждом городе, что горбится Над каждой гривенкой своей, Уже лепечут наши горлицы, И наши горницы светлей, И наши голоса торопятся Познать родительскую речь. И печи варварские топятся, Где наши книги будут жечь.

Ватутина Мария Олеговна родилась в Москве в 1968 году. Поэт, эссеист, прозаик. В «Новом мире» печатается впервые.

Владимир Тучков Русская коллекция

Автор данного произведения, которое в завуалированной форме рассматривает вопрос о бессмысленности деяний любого человека в момент неисполнения им своей общественной функции, долгие годы выполнял эту функцию на ниве газетного дела. По долгу службы, а иногда и по велению циничного журналистского сердца ему приходилось общаться с множеством людей самых разнообразных профессий, мировоззрений (коих в природе существует ровно пять), возрастов, темпераментов и иных социобиологических параметров.

Из всего этого множества людей, позволивших автору за долгую карьеру заработать и безвозвратно потратить немалую сумму гонораров, необходимо выделить чрезвычайно самобытную категорию граждан, которую следует обозначить термином «русские коллекционеры». Ибо русский коллекционер существенно отличается от коллекционера любой другой национальности абсолютной бессмысленностью своего увлечения.

Что бы он ни собирал, его действия не приносят ни ему самому, ни близким ему людям, ни человечеству никакой пользы: ни материальной, ни духовной. Казалось бы, деятельность, которую иностранцы называют толкиенообразным словом «хобби», именно таковой и должна быть. Однако иностранное хобби хотя бы позволяет человеку снимать нервные стрессы. Русское же хобби не только не способствует укреплению психического здоровья, но подчас, как мы увидим ниже, подрывает его.

Какие стороны отечественного менталитета тому виной в первую очередь? По-видимому, презрение русского человека к материальному воплощению какой бы то ни было обуревающей его идеи. Исходя из этого в России идея полезности не только никогда не приводила к каким-либо полезным для общества результатам, но и зачастую способствовала социально-экономическому упадку с последующим ожесточением всех слоев населения, которое склонно во всех бедах винить ошибочность идеи, предложенной народу правящей верхушкой.

Учитывая очевидную бесполезность занятий описанных в данном произведении персонажей, автор по мере возможности постарался придать и самому произведению как можно более бесполезную форму. Ибо горе тому автору, который посягнет на неразрывность формы и содержания.

Автор

* * *

Алексей до 1992 года имел самую большую в Москве (и конечно же во всем Советском Союзе) коллекцию пустых пачек из-под импортных сигарет. И не болгарских или кубинских, которые тогда ввозились в страну в огромных количествах, а самых что ни на есть заграничных, как тогда выражались — западных. Не владея английским языком в должной степени, приведу марки тех пачек по памяти в русской транскрипции: «Мальборо», «Винстон», «Кэмел», «Лаки Страйк», «ЛМ», «Честерфилд», «Бонд», «Житан», «Галуаз», «Филип Моррис», «Салем», «Лорд», «Пэлл Мэлл», «Кент», «Голливуд», «Море», «Монте-Карло», «Магна», «Вест», «Астор», «Президент», «Три пятерки», «Данхилл», «ШБ», «Вог», «Собрание», «Блэнд»…

Навряд ли я перечислил и десятую часть коллекции, поскольку квартира Алексея была заполнена не одной сотней пачек самых разнообразных расцветок и даже форм.

Удивительно, но Алексей собрал все это великолепие, все эти чудеса западного цивилизованного общества не будучи ни фарцовщиком, ни сыном дипломата.

На коллекцию приходили смотреть столь часто, столь многие и с таким вожделением, что владелец экспозиции начал брать с посетителей деньги за просмотр. Не много, по пятьдесят копеек с человека, но и этого ему вполне хватало на вполне безбедное существование.

Многие пытались купить у Алексея его, как тогда казалось абсолютно всем, в том числе и очень умным и глубоким людям, несметные сокровища. Некий Гоги из Тбилиси, начав торг с одной черной «Волги», к концу безрезультатных переговоров довел цену до трех самых лучших и самых дорогих на то время отечественных автомобилей. Но Алексей не мог расстаться с коллекцией не только потому, что она неплохо кормила и поила его, но и потому, что прикипел к ней душой. Она возносила своего хозяина над толпой, заставляя простых смертных смотреть на него с обожанием, а порой и с вожделением — если принимать во внимание лучшую половину человечества. А не принимать ее было нельзя в силу того, что Алексей был сравнительно молодым человеком, хоть и невзрачным как внешне, так и внутренне.