Новый мир. № 5, 2003

Я бы поцеловал Лизку, да Мишка будет против. Просто он не понимает, что нас осталось четверо, четверо на всей планете. Хотя Наташка в Австралии, может, и не в счет.

Мы входим в поворот, и тут…

— Стой! — едва успеваю заорать я. — Тормози!

Танк. С растрескавшейся броней, похожей на расколотый дождями и вечностью бивень мамонта, торчащий из берегового откоса, стоит он на дороге. И двое людей — третий в люке — с бельмами вместо глаз, опаленных нашими фарами, больше всего похожие на покойников, только что восставших из могил, орут:

— Прорвались! Мы прорвались с первой попытки! Вы нам верите?!

— Прорвались! — ору я, пытаясь выскочить из машины… — Какие же вы молодцы! Конечно, я верю вам!

— Тогда как нам проехать на Дюссельдорф? — спрашивает командир, устало шевеля губами.

— Поверните направо и жмите на запад, — говорю я, потому что один знаю, кто эти покойники, и не боюсь их. — Сейчас вы претесь на юг. Вам нужен компас… Утром определитесь по солнцу…

— С кем ты говоришь? — поворачивается ко мне Миша. — Там никого нет! Мы чуть не расколотили машину…

— Танк, — говорю я, потому что вижу танк впереди, как свои собственные руки. — Танк, ты что, не видишь?!

— Да какой танк, к чертовой матери, тебя уже просто глючит на каждом шагу!

— Меня глючит?

— Да.

— Ну если ты не врежешься в него, я поверю тебе.

Миша спокойно заводит мотор и трогается. Мы проходим сквозь танк как сквозь туман и вновь оказываемся на темной дороге, где дальний свет упирается только в желтые пятна освещенного пустого шоссе.

— Ладно, — говорю я, — я потом тебе объясню, что это было. Развоплощение.

— О’кей, — соглашается Миша и прикуривает очередную сигарету. — Ты мне лучше вот что объясни: ты-то совсем уже развоплотился или все-таки думаешь поправляться?

— Я не мог развоплотиться за одну ночь. Проходы во времени… Впрочем, бог с ним, объясни, в чем дело.

— Мне нужен помощник. Ты сможешь торговать холодильниками?

— Думаю, да.

— Это монотонная работа.

— Я думаю, мне понравится их развозить.

— А ты хоть раз видел нормальные холодильники?

— Знаешь, мне понравятся любые, кроме морга. После этого случая ты должен меня понять.

Минут десять мы едем молча.

Владимир Коробов Последняя свеча

Коробов Владимир Борисович родился в Тобольске в 1953 году. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор-составитель книг «Путешествие к Чехову» (М., 1996), «Прекрасны вы, брега Тавриды. Крым в русской поэзии» (М., 2000). Стихи публиковались в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте» и других журналах и альманахах. Живет в Москве.

* * *

Багряным окроплен вином, снежком январским оторочен — шиповник замер за окном, склонивши ветки у обочин. И странно-беспокойный свет от ягод лег в снегах окрестных, как будто кровянится след твоих, Господь, мучений крестных.

* * *

На улице метелица

гуляет, мельтеша. Глядишь, еще шевелится, болит еще душа. Заблудшая? пропащая? — прохожим невдомек, на самом дне таящая небесный огонек, что с силою нездешнею несет бессмертный свет сквозь плоть окоченевшую и жизни этой бред, чтоб совесть в ярком пламени сияла, горяча, — в пустой и зябкой храмине последняя свеча.

* * *

Б. Викторову.

Опять зима, зима, зима. И снег сырой и грязноватый укрыл озябшие дома, как елки, прошлогодней ватой. Опять друзья ушли в запой, пичуги в гнездах притаились, замысловатою резьбой опять катки засеребрились. Ну что ж! И ты себя уважь, достань заветную заначку, непозволительную блажь осуществи, махнув на дачку пустую… Канет за лесок грохочущая электричка (так чиркает о коробок последняя средь ночи спичка), а здесь такие терема возвел мороз — аж стынет в глотке, и кажется — сойдешь с ума от неба, звезд, любви и водки.

* * *

Уже ты, брат, заматерел: легко и просто глядишь на Божий мир в прицел креста — с погоста. Друзья и недруги лежат в могилах рядом. И птицы черные кружат над гиблым садом. Но не возьмешь нас на испуг, мы терты, биты. Вот здесь лежит мой лучший друг, травой увитый, а там лежит мой лучший враг под толщей глины — соединил один овраг две половины. Настанет день, настанет час, подам им руку… Ну а пока, ну а сейчас стерплю разлуку, налью горчайшего вина в стакан до края и повторю их имена, с них пыль стирая.

* * *

Ты сбросишь платье, словно кокон, прильнешь, забыв о суете, — так бабочка у чьих-то окон, быть может, бьется в темноте. Ее страшат заботы утра, ей нужен свет запретных свеч, чтоб крылья цвета перламутра на том огне беспечно сжечь.

* * *

Уличному скрипачу.

Блаженна калеки улыбка — он рад приближенью весны, — рыдай, одинокая скрипка, на злом пепелище страны, рыдай в подворотнях московских и на площадях городских и вместо курантов кремлевских рыдай в наших душах пустых. Пусть робко, и жалко, и хрипло играет калека-скрипач, рыдай, одинокая скрипка, по нищенке-родине плачь!

* * *

Сшивай небесное-земное своими нитями, снежок, воображение ночное и тот, из детства, бережок, где в синеве маячил парус и обещал не то чтоб рай — волны разбившейся стеклярус, Тавриды богоданный край; латай, затягивай потуже все то, что сб`ылось — не сбыл'oсь, кольцом январской лютой стужи скрепляй, что сшить не удалось — и обретенья, и утраты, надежд цветные лоскуты, накладывай зимы заплаты поверх зловещей пустоты, баюкай музыкой сознанье, прикосновением лечи… …Ложится снег, как подаянье, в беззвездной нищенской ночи, и под немое это пенье все мается, едва дыша, наивной верой в Воскресенье заледеневшая душа.

Андрей Волос Путевка на целину (1954)

Волос Андрей Германович родился в 1955 году. Окончил Московский институт им. Губкина. Постоянный автор журнала. Живет в Москве. Предлагаемый рассказ продолжает известный повествовательный цикл «Хуррамабад», за который в 2001 году писатель был удостоен Государственной премии РФ. Лауреат премий «Антибукер» и «Москва — Пенне».

1

Под горой текла речка. За ее валунами, галькой и шумной глинистой водой простиралась бугристая равнина. В отдалении степь становилась все более гладкой. Между горой и речкой лепились друг к другу разновысокие, но одинаково приземистые строения обогатительной фабрики. Над одним из них торчала кирпичная труба. Шершавый ветер со стороны Кызылкумов быстро размазывал бурый дым по серо-желтому небу.