Новый мир. № 5, 2003

Когда перебирались на рудник, она лишь хотела, чтобы им дали комнату в нормальном доме, — но в глубине души не верила в подобную возможность и была рада без памяти, когда это все же случилось.

По дороге, в Зирабулаке, Гоша купил приемник «Riga-6», потому они и приехали совсем без денег. Она вычистила и выгладила его парадный костюм (впрочем, и единственный — университетский, геологический), особенно усердствуя над темно-синим кителем с серебряными молоточками в петлицах. Но все же уговорила мужа не идти за авансом сразу. На ее взгляд, это было бы несолидно — пусть молодому, но все же специалисту, инженеру — тотчас по приезде тащиться к начальнику геологической партии, потом в бухгалтерию, в кассу — короче говоря, по всем ступенькам. Здрассте, мол, я ваша тетя… Ну и скажут: ишь какой у нас специалист-то бесштанный появился — не успел приехать, а уже за авансом погнал. И какая жена у такого может быть? Такая же бесштанная?.. А если Гоша по приезде чин чинарем выйдет на работу, то уже через три дня все привыкнут — ну да, работает у нас такой геолог, солидный мужчина с университетским образованием, — и всем будет понятно его законное право заглянуть на второй этаж конторы: ведь время прошло.

В общем, для начала они пошли в магазин и купили большую буханку ноздреватого кукурузного хлеба и пачку ташкентской «Примы» — ни на что больше денег не хватило. А в магазине-то, собственно говоря, больше ничего и не было. Сигареты Гоша для экономии порезал пополам — вместе с пачкой, не вытрясая, — и зря, потому что некоторые поломались. Хлеб в полотенце дня три был почти как свежий. Утром она солила два толстых ломтя и заворачивала в тряпицу, чтобы положить в полевую сумку. Соль дала Рая, соседка. Поначалу Вера думала, что они обычные узбеки, — кто их там разберет.

Через три дня Гоша получил аванс, и жизнь потекла обычным порядком — ни шатко ни валко, да только товару в магазине не прибавилось, и приходилось лезть из кожи вон, чтобы прокормить мужа.

Правда, ей было не привыкать лезть из кожи: мать с отцом всегда работали с утра до поздней ночи, и лет с одиннадцати у Веры на руках, как ни крути, были младшие брат и сестра.

4

Помахивая авоськой с пустой кастрюлей, она прошла куцей улочкой между белеными домами и свернула направо.

Был тот час утра, когда еще живет надежда, что сегодня будет не так жарко, как вчера, — вершины гор подернуты свежей голубизной, легкий ветер несет с желтого склона сухие ароматы разнотравья, акация шелестит мелкими листьями, в палисаднике перед поликлиникой, густо жужжа, золоченые цыцыги степенно перелетают с цветка на цветок, и цикады только начинают позванивать — как будто робея поначалу набрать свой полный, одуряюще звонкий голос.

Справа стоял клуб, слева — камералка. Когда Гоша оставался в поселке, он работал именно здесь. Сегодня они с Лобачевым ни свет ни заря уехали в Зирабулак — пришел вагон с оборудованием, и нужно было организовывать разгрузку.

Она замедлила шаг, проходя мимо деревянного прилавка в центре пыльной пустой площади. Весной сюда приезжала машина из каракулеводческого совхоза. Абортные ягнята были очень противны на вид. Еще бы: вырвали у овцы из живота раньше времени, пока курчавая шерстка не расправилась, шкурку содрали, а самих на мясо — с чего им красавцами быть? Вера поначалу брезговала, не покупала… Но Рая научила ее — и оказалось, что если пожарить с луком на бараньем сале, то по вкусу они ничуть не хуже обычных, рожденных нормально.

Сейчас только три узбека торговали катыком да один — луком. Старый Саидшо когда еще обещал доставить пару десятков яиц, а самого и сегодня нет. Он и кур иногда привозил. Саидшоховы куры кусались — Вера только раз покупала пеструшку, да и то закрыв глаза: иначе страшно было отдавать за нее такие деньги.

— Саидшо когда приедет? — спросила она у торговца луком.

— Э, апа! — укоризненно отозвался он. — Какой Саидшо? Зачем Саидшо? Лук бери! Золотой лук!

Лук и впрямь был золотой.

— Да есть у меня лук, — со вздохом сказала Вера. — Лучше бы картошку сажали…

Она свернула к магазину. Дверь была нараспашку. В тенечке у крыльца оживленно беседовали женщины.

— Здравствуйте, Надежда Васильевна, — сказала Вера, подходя. — Вы за помидорами?

Надежда Васильевна улыбнулась и кивнула.

Разумеется, Надежда Васильевна тоже была вовлечена в бесконечный круг обыденных забот, в то беспрестанное тягловое усилие, направленное на избавление от мелких проблем и неприятностей, что по преимуществу и составляет человеческую жизнь. Она так же должна была заботиться о чистоте и пище, о дровах и угле, об одежде и лекарствах, о необходимости достать наконец в Зирабулаке лоскут бязи на простыню, а в Самарканде — отрез фланели на юбку, равно как и о том, чтобы швейная машинка исправно работала, нитки не кончались, был в доме сахар и дуст, зеленка и бритвенные лезвия. И тем не менее Вера искренне поражалась, что Надежде Васильевне приходится всем этим заниматься — настолько не вязались с ее обликом мелочи хозяйственной жизни. Брат Надежды Васильевны, начальник рудника ленинградец Крупеннов, был, по слухам, репрессирован перед войной, жил в Угаме на поселении, клал кирпич и месил раствор. Потом его голова понадобилась для добычи шеелита, и он сделал новую карьеру. Сестра приехала к нему во время эвакуации, еще до блокады, почему и смогла вывезти и книги, — теперь ее ленинградская библиотека считалась рудничной, а Надежда Васильевна ею исправно заведовала. Вера часто забегала к ней — когда книжку новую взять, когда просто так: ей ужасно нравилось слушать, как Надежда Васильевна, легко и ласково улыбаясь, рассказывает что-нибудь о своей прежней, далекой и странной, жизни.

— Не кончились? — спросила Вера. — А то я пока туда, пока сюда…

— За мной будешь, — ответила Нина Самоходова.

— Полбочки еще, — сообщила татарка Флюра из «инженерного». — На всех хватит.

— Ага, хватит, — как всегда, громко возразила Клавка Кормилицина. — Да как же. Тут не зевай. А то что ж? Набегут да расхватают.

Вера кивнула и поставила авоську с кастрюлей на крыльцо.

— Тебе-то надо. — Флюра с прищуром взглянула на Верин живот и констатировала: — Еще не видно.

— А кому не надо? — перебила Клавка. — Мой-то мне всю плешь проел — дай соленого, да хоть ты что делай. Потеет он в штольне, будь она неладна. Селедки дай да огурца дай! Рожу я ему этот огурец?

— Да уж, — кивнула Нина. — Мужикам-то надо.

— Ой, девки, — сказала Клавка, всплеснув руками. — Я-то, когда со вторым, уж мне через месяц, да белье с чердака несла. Ногой-то вслепую да по лестнице тыр-тыр, тыр-тыр — с третьей ступеньки как шандарахнусь! Ну, думаю, допрыгалась! А животом-то да прямо на белье! Кипа большая — мягко!

Она захохотала, отмахиваясь.

— Ужас какой, — сказала Вера. — А у тебя мальчик был?

— А кто ж еще? Да живот-то какой рос — прямо торчком. Тут не ошибешься. Когда девка — широкий да к бокам.

— У нас говорят, если соль снится, тогда мальчик, — сказала Флюра. — А если вода — тогда девочка. А живот разный может быть.

Вера нахмурилась, припоминая.

— Кто его знает, — сказала она неуверенно и посмотрела на Надежду Васильевну, словно ища поддержки. Надежда Васильевна не прислушивалась к разговору. Седина гладко зачесанных и схваченных на затылке волос блестела на солнце. — Соль? Кто ее знает… вроде снится какая-то соль…

— Мне снилась, точно, — настаивала Флюра. — Мы на Балхаше жили, там этой соли кругом… Большими такими кусками снилась. И верно — мальчик. У нас правильно говорят.

Клавка фыркнула:

— Еще чего! Соль какая-то… Придумают же — соль! Вечно у вас да все не по-человечески.

Флюра повернулась к ней подбочась и спросила, оглядев Клавку с головы до ног:

— Что не по-человечески?

— Да какая соль? — выпалила Клавка, тоже упирая руки в боки. — Конину едите, да вот вам и мерещится! Еще да соль какая-то!..