Новый мир. № 7, 2002

Еще маленького, Андрюшу очень любили вши, поэтому он за время своей школьной жизни сменил пять школ. Сначала его отдали в простую районную рядом с домом, но там он вшей подцепил в первой же четверти. Зинаида Петровна очень рассердилась, написала телегу на директора в роно (она считала, что вши заводятся по причине антисанитарии, разведенной администрацией), а мальчика перевела в спец. английскую. Все было хорошо, но при переводе в среднюю школу Андрюша опять начал чесаться. Далее он сменил последовательно две гимназии и один лицей, и всюду он умудрялся подцепить вшей, которых Зинаида Петровна выводила и керосином, и ниттифором, и прочими отечественными и зарубежными средствами и неизбежно упрекала во вшах администрацию вышеупомянутых школ. В свою школу, где она работала завучем, Зинаида Петровна ни за что не хотела брать сына — она это объясняла тем, что мальчик не должен учиться там, где работает мать, потому что неизбежны поблажки, но на самом деле втайне боялась, что и там найдутся какие-нибудь вши на ее голову. На ее — в фигуральном смысле, на самом деле они никогда не селились на Зинаиде Петровне, и на Куприяныче тоже, потому что при обнаружении первого же вшонка Зинаида изолировала сына от мужа, словно предчувствуя дурное. Хотя знающие люди и говорят, что вши любят только женщин и детей.

Но не об этом, собственно, речь. Очень странная история произошла именно с Зинаидой Петровной. Дело в том, что у нас в товариществе ни у кого не живут тараканы. Объясняется это очень просто: всем известно, что тараканы переживут нас с вами даже в случае ядерной зимы — такие они приспособленные и гораздо более совершенные существа, чем люди. Возникли они раньше людей и уйдут гораздо позже, а может, и не уйдут никогда. Но одно есть, чего тараканы не любят, — это холод. Даже было такое средство борьбы с ними в деревнях: при нетопленой печке в мороз распахивали настежь двери и окна. Часов через пять можно было возвращаться — тараканов в избе не было. Люди выметали коричневые трупики и жили дальше.

Так вот, когда Зинаида Петровна в очередной раз выезжала на дачу со всем своим скарбом, тараканы налезли в ее огромный эмалированный бак для кипячения и прибыли в наше товарищество вместе с ней. Вот тут уже началась борьба не на жизнь, а на смерть. Причем не ясно, зачем они это сделали, ведь у нас в товариществе холодно, как и во всем северном Подмосковье.

От деревянного домика Зинаиды Петровны несло за километр противотараканьими средствами. Мамаши перестали пускать детей играть с маленьким Бормотнюком, потому что дети возвращались с головной болью и всеми признаками отравления. Сначала Зинаида Петровна пользовалась ДДТ, который остался в больших количествах от ее бабушки (в семье у них ничего не выбрасывалось, все вещи, предметы и вещества лежали и ждали своего часа. И обычно дожидались). Потом вдруг выяснилось, что дустами давно уж никто не пользуется, потому что их запретила какая-то международная конвенция. Вот тут-то и пошли в ход китайские карандаши и таинственные тараканоморы, продававшиеся в метро и на рынках. Все перепробовала Зинаида Петровна. Нет, некоторые тараканы, конечно, умирали, и она коллекционировала их трупики в самой теплой комнате между рамами, потому что кто-то ей сказал, что не любят тараканы видеть тела ушедших собратьев. Потом узнали, что существуют тараканьи ловушки, такие картонные домики, внутри которых лежит таблетка, приманивающая тараканов, а стенки домика вымазаны клеем. Якобы тараканы прилипают и не могут выбраться. Ловушки были закуплены, и в первую же ночь попалось пятнадцать молодых тараканят. Но на этом все и кончилось — видно, эти твари как-то уже научились передавать информацию внегенетическим способом, как выразились наши местные ученые.

Это очень опечалило Зинаиду Петровну и заставило ее вернуться к испытанным стародавним средствам — она попыталась травить своих врагов бурой и кремнефтористым натром, а также мастерить яичные лепешки с борной кислотой. Но почему-то борьба ничего не давала. Тараканы плодились и даже расселились колонией в моторе холодильника, где всегда было тепло. Тараканята вереницами шествовали по деревянным полкам террасы, залезая в сахар и соль, хотя известно, что при всей своей всеядности тараканы этими продуктами не интересуются. Один местный специалист посоветовал Зинаиде Петровне лишить их доступа к воде — он где-то прочитал, что тараканы живут только там, где вода. Но наше товарищество слишком близко расположено к пруду — как ни пыталась Зинаида Петровна устроить у себя на террасе и кухне настоящую Сахару, ее тараканам, видно, было достаточно нашего влажного воздуха. К тому же в то лето шли бесконечные дожди, что было связано, как говорят, с бесчинствами Эль-Ниньо где-то у берегов Южной Америки, хотя никто у нас толком не понимал, при чем тут Южная Америка. Возможно, какая-то такая причина и вызвала к жизни тараканьи стада, мирно ползущие по стенам и плите Бормотнюков. И никакие виды тараканоморов никак не действовали на неприятных насекомых.

Было еще попробовано одно удивительное немецкое средство, которое Зинаиде Петровне привезли из Германии, и все ожидали больших результатов, но тут уж результатов не было совсем. Тараканы просто поели серого порошка и даже гуляли по пустой коробке, гулко топая в дачной тишине. Наверное, порошок был рассчитан на других тараканов, или тот, кто привез, не очень умел читать по-немецки.

Собственно, на этом история и закончилась. Тараканы так и остались жить, и ничего более интересного в жизни Зинаиды Петровны не случилось. Разве что то, что она в конце концов развелась с Куприянычем — не сошлись характерами, а на самом деле из-за запаха и еще из-за того, что Куприяныч очень сильно влюбился в одну молодую женщину, тоже из нашего товарищества. А Андрюша к тому времени вырос и тоже влюбился в одну молодую женщину, причем в ту же самую, что и Куприяныч. Но это совсем неинтересно. А интересно то, что Зинаида Петровна вскоре вышла замуж за санитарного врача. То есть это не столько интересно, сколько естественно. И она уехала с ним из нашего товарищества строить новую жизнь, а участок оставила сыну, который к тому времени женился. И все надеются, что Зинаида Петровна нашла наконец такую тихую пристань, где нет ни вшей, ни тараканов. По крайней мере эти явления жизни, может быть, ей легче принимать рука об руку с санитарным врачом.

Татьяна Вольтская Яблоки Гесперид

Вольтская Татьяна Анатольевна родилась в Ленинграде. Поэт, критик, эссеист, автор нескольких лирических сборников. Многие стихотворения переведены на европейские языки. Постоянно сотрудничает с радиостанцией «Свобода» и газетой «Русская мысль» (Париж). Живет в С.-Петербурге.

Парус

Замирает поселок, потухают цветы, и, внезапно состарясь, Опадают слова: Не листва — но попутного ветра лишившийся парус, Различимый едва В светлом море травы, и над лесом — застывшим цунами, Над ольховым кустом, И над линией высоковольтной, текущей над нами, Как река Флегетон. Белый парус обвис — он уже никуда не причалит: Ты не дуешь в него. Он скользит по теченью вдоль розовых скал иван-чая, Ничего, ничего Не желая — ни бриза, ни вихря, ни даже крушенья, — Не мигая, как взгляд, Устремленный в себя, тихо движется собственной тенью На закат.

* * *

Схолия 1

Смерть — это когда рядом Нет тебя, и, пропитанный тонким ядом, Воздух медлит у входа в легкие, и когда Не живу — доказываю: возможна Жизнь на Марсе, стуча и гремя нарочно, — Занята, мол, так занята! Жизнь состоит из смерти — почти что вся, А уж явится эта — косой тряся, Гремя костями, — пугать меня будет нечем: То-то невидаль — с пустотой, что мне, Уходя, оставляешь, наедине — Бесконечный вечер.

Схолия 2

Тень — это всего лишь немного света, Тобою вытесненного, но это Все, что мне отпущено, вопреки Полдню, льющему сверху пламя: Ты уходишь — и вот уже за холмами. Ты и тень — двойники. Ослепив меня светом неуловимым, Ты, как всегда спеша, пробегаешь мимо, Тень растет у тебя за спиной; Он-то любит меня — твой контур, лекало, очерк, Заливает нежностью, вечной ночью, Остается со мной.

* * *

Нет тебя со мной — об этом напоминает все, Даже лягушки, в лужи — сплошной Басё! — Прыгающие с размаху, И у виска вздрогнувший край листа, И обрывок дороги — все знает, что ночь пуста И бела, как бумага. И, как дождь, бессмысленна. Знаешь, что значит нет? — Это — когда в пространстве вырезан силуэт Твой, и его зиянье всегда со мною, Как Паскалева бездна, и день за днем Я в нее сползаю, держась с трудом За посуду — покуда мою, За мышиный хвостик буквы — пока пишу, И за блик, стекающий по ножу, Пока режу хлеб, и за птичий стрекот, Изредка — за тебя: торопливым сияньем заполнив брешь, Хмуришься, куришь, смеешься — как воздух, свеж, Близок, словно локоть.

* * *

Аккордеон, Пиаф, ветер, листва, жара, Стол, умывальник, небесная кожура Облаков. Предложения назывные Собираются в стаи, улетают в края иные, Перечислив, пересчитав Все, что осталось, — аккордеон, Пиаф, Ветер, узор листвы на колене голом: Время, сурово к одним глаголам, Имена обтекает, как камни, — бутылки, стол, Голос, поющий «Rien!». Время само — глагол: Если не эпос, то триллер, вестерн, Если не ангел, к Деве летящий с вестью, То пожирающий розу незримый червь. Красной струне заката, воспаленной, как нерв, Не хватает руки, чтоб зазвучать надрывно И высоко, листве не хватает ливня, Чтоб зашуметь низко и глухо, мне Не хватает тебя в моем непробудном сне, Чтобы все взорвалось, задвигалось — засверкала Спящая влага на дне бокала, Заскользило облако, тень пролилась с колен. Ты — мое время, дыханье, движенье… Rien…

Стихи о сне

Как заросший травой перрон — островок дневной Мимолетной встречи. Туда же, куда душа Ускользает во сне, — последовать за тобой Не могу — другие спутники, кореша Окружают ее, летящую через тьму В край, куда засыпаешь, сквозь край, где когда-то спал. Я прислушиваюсь к дыханию твоему, Как татарник, выросший среди шпал, — К гулу поезда, к дрожи незримых дверей и скреп, Горячо просвистевших мимо, задев едва На пути во временный, хрупкий склеп, Каждый раз возводимый заново. Голова, Закатившись в ямку между твоим плечом И ключицей, тихо колышется на ветру, Говорящем прерывисто, но о чем — Может быть, узнаю, когда умру. Ибо малой смерти вспышка, в которой плоть Растворяет плоть, образуя слепящий сплав, Слишком быстро гаснет, чтоб ухитриться хоть Что-нибудь разобрать, ни слова не разобрав Из небесного хора, ни шороха близких крыл, Ни лица твоего озаренных черт, Ни теней, что их окружают, — лежу без сил Горсткой пепла на теплом твоем плече. Приникаю ухом к смуглой земле твоей, Провожаю взглядом из-под прикрытых век; Если б даже обнял вдесятеро сильней — Ты бессилен взять меня в свой побег: Высока между нами стена из цветного сна, На ее обломках, видимых даже днем, Когда ты очнешься — выпьем еще вина Или крепкого чаю, пахнущего огнем. На ее камнях татарником прорасту, Под твоим дыханьем клонясь и качаясь. Лишь Одного мне нужно, когда перейду черту: Ночь за ночью смотреть зачарованно, как ты спишь.